Николя схватил Анжелику за руку.
— Не бойся ничего, мое сердечко, ты ведь знаешь, что это я, — усмехнулся он.
Он толкнул ее в укрытие портика.
— Пион, иди на ту сторону улицы, встань за тумбу. Мартен, останешься со мной. Гобер, иди туда. Остальные караулят на перекрестках. Баркароль, ты на посту?
Голос, идущий словно с неба, отозвался:
— Я здесь, капитан.
Карлик оседлал вывеску над какой-то лавкой.
Из портика, где Анжелика спряталась вместе с Николя, просматривалась вся улочка. В слабом свете нескольких светильников, устроенных перед самыми домами более зажиточных горожан, поблескивая, змеился замусоренный ручей.
Лавочки ремесленников были надежно заперты. Люди ложились спать, и в темных окнах то и дело проплывали желтые круги свечей.
Какая-то женщина открыла окно, чтобы выплеснуть на улицу ведро помоев. Слышно было, как плачущему малышу грозят Сердитым Монахом. Это была страшилка для детишек того времени: родители говорили, что бородатый монах бродит по улицам с огромным мешком за спиной и кидает в него непослушных детей.
— Ты у меня сегодня получишь своего Сердитого Монаха, — пробурчал Николя.
И добавил тихим, взволнованным голосом:
— Я заплачу тебе выкуп, Анжелика! У нищих так принято. Мужчина платит за красотку, как за красивый товар, который он хочет получить.
— И это единственный товар, за который у нас принято платить, — усмехнулся один из убийц.
Главарь, выругавшись, приказал ему замолчать. Заслышав шаги, бандиты притихли и замерли. Они беззвучно вытащили шпаги из ножен. На улочке показался какой-то мужчина. Он прыгал с одной стороны улицы на другую, стараясь не запачкать украшенные бантами туфли на высоких каблуках.
— Не тот, — прошептал Николя Весельчак.
Его приспешники вернули шпаги в ножны. Прохожий услышал бряцание оружия. Он вздрогнул, заметив смутные силуэты под портиком, и пустился наутек с воплем:
— Воры! Убийцы! Грабители! Убивают!
— Вот дурак, — проворчал на другой стороне улицы бродячий солдат Пион. — В кои-то веки пропустили, даже не забрали плаща, так он орет хуже осла!.. Дурья башка.
Услышав тихий посвист сообщника с конца улочки, он замолчал.
— Посмотри-ка, Анжелика, кто к нам пожаловал, — прошептал Николя, сжимая ее руку.
В оцепенении, не чувствуя даже прикосновения Николя, Анжелика ждала. Она знала, что сейчас случится.
Это неизбежно. Это должно произойти. Ее сердце снова забьется, только когда все ЗАКОНЧИТСЯ.
В желтом свете фонарей показались два монаха, идущих рука об руку. В одном из них она сразу узнала Конана Беше. Второй, болтливый толстяк, сыпал латинскими фразами и отчаянно жестикулировал. Должно быть, он был навеселе, так как время от времени наваливался на своего спутника и прижимал его к стене, а затем с извинениями вновь волок монаха к грязному ручью.
Анжелика слышала пронзительный голос алхимика. Он тоже говорил на латыни, но в его тоне слышался решительный протест. Сравнявшись с портиком, он яростно выкрикнул на французском языке:
— Довольно, брат Амбуаз, ваши теории о крещении жирным бульоном — сущая ересь! Таинство ничего не стоит, если вода, которой оно свершается, осквернена нечистыми элементами, такими, как животный жир! Крещение в жирном бульоне! Какое кощунство! Почему бы уж тогда не в красном вине? Это вполне бы вас устроило, ведь вы, кажется, к нему неравнодушны!
И тощий монах стряхнул руку, цеплявшуюся за его сутану.
Толстый брат Амбуаз пробормотал плаксивым голосом пьяницы:
— Отец, вы меня огорчаете… Увы, мне бы так хотелось убедить вас.
Внезапно он дико вскрикнул:
— Ха-ха!
В то же мгновение Анжелика увидела, что отец Амбуаз под портиком, рядом с ними.
— Он ваш, мужики, — выдохнул он, внезапно переходя с латыни на язык парижских бродяг.
Конан Беше обернулся:
— Что с вами?
