Пегилен не двинулся с места.
— Пропустите меня! — закричала Анжелика. — Это мой муж! Я имею право! Я хочу его видеть.
Граф подъехал к всаднице совсем близко, протянул руку и нежно прижал ее голову к своему плечу.
— Лучше не надо, милая, не надо, — прошептал он. — Увы! Наш красавец маркиз… ему снесло голову ядром!
Она рыдала. Отчаянно рыдала на тахте, на которой прождала мужа всю ночь.
Она не желала принимать соболезнований, не желала слышать слов утешения, глупых и никчемных. Наперсницы, слуги, Мальбран-Удар-Шпагой, аббат Ледигьер, сын стояли перед палаткой, потрясенные ее рыданиями. Анжелика повторяла себе, что такого просто не может быть, но в то же время знала, что эта гибель была неотвратимой. А она даже не могла прижать его голову к сердцу, последний раз ласковым, материнским жестом коснуться бледного холодного лба, не знавшего нежности, поцеловать навсегда закрытые веки с длинными ресницами и тихо прошептать: «Я любила тебя… Ты был первым, кто заставил трепетать мое юное сердце».
Филипп! Филипп в розовом… Филипп в голубом… На нем белоснежный с золотом камзол… светлый парик… красные каблуки… Филипп гладит по голове маленького Кантора…
Филипп с кинжалом в руке мертвой хваткой держит за горло волка.
Филипп дю Плесси-Бельер, настолько красивый, что король называл его Марсом, а художник увековечил его черты на плафоне Версальского дворца. Бог войны в колеснице, влекомой волками.
Почему его больше нет? Почему он ушел? «С дыханием ветра», — как говорила Нинон. С обжигающим и беспощадным дыханием ветра войны. Зачем он так рисковал?
Нарочный и граф де Лозен, описывая его гибель, говорили одинаково, и сейчас Анжелика вспомнила их слова. Она чуть приподнялась и прошептала:
— Филипп, зачем ты это сделал?
Шелковый занавес, закрывавший вход в шатер, качнулся, и перед вдовой склонился в поклоне господин де Жевр, главный камергер короля.
— Мадам, Его Величество желает выразить вам свои соболезнования и сказать, сколь он опечален.
— Я не хочу никого видеть…
— Мадам, это король.
— Я не хочу видеть короля, — закричала молодая женщина, — а главное — я не желаю видеть ту стаю уток, которая неотрывно следует за ним по пятам, переваливаясь и крякая, и которая будет смотреть на меня, прикидывая, кому достанется должность маршала!
— Мадам… — пробормотал пораженный придворный.
— Убирайтесь вон! Прочь отсюда!
Анжелика снова упала на тахту и зарылась лицом в подушки. Обессилев от горя, она не хотела никого видеть, не могла думать и просто взять себя в руки, чтобы найти силы жить дальше.
Чьи-то сильные руки подняли ее за плечи. Голова закружилась, наступило забытье, с его долгожданным утешением. Ничто так не успокаивало Анжелику, как мужская поддержка, возможность опереться на крепкое, надежное плечо. Она почему-то решила, что это Лозен, и, уткнувшись, коричневый благоухавший ирисами бархат жюстокора, зарыдала в голос.
Наконец отчаяние немного отступило. Анжелика подняла красные от слез глаза и встретила внимательный взгляд карих глаз, привыкших метать молнии.
— Я оставил этих… господ за дверью, — сказал король. — Прошу вас, мадам, постарайтесь справиться со своей болью. Не позволяйте отчаянию овладеть вами. Ваше горе потрясло меня…
Очень медленно Анжелика высвободилась из его объятий. Она поднялась и, отступив на несколько шагов, прислонилась к перегородке, обтянутой позолоченным атласом. Окруженная золотым фоном, в темном платье, с бледным, искаженным страданием лицом, она была похожа на плакальщицу со средневековой христианской миниатюры, застывшую у подножия креста.
Но глаза, устремленные на короля, сверкали, точно драгоценные камни, поражающие не только своим блеском, но и своей твердостью. Когда Анжелика заговорила, ее голос звучал ровно:
— Сир, я прошу Ваше Величество позволить мне удалиться в мои земли… В Плесси.
Король ответил не сразу.
— Я позволяю, мадам. Мне понятно ваше желание побыть в одиночестве. Уезжайте в Плесси. Вы можете оставаться там до конца осени.
— Сир, я хотела бы также отказаться от своих придворных должностей.
Людовик медленно покачал головой.
— Не стоит принимать решение в состоянии душевного разлада. Время лечит самые страшные раны. Я не буду объявлять ваши должности
