большому удивлению моего гида я спросил, как он думает, нельзя ли отпугивать такими слонов. Он ответил, что если существенно поднять напряжение, то почему бы и нет. Поэтому я распорядился отправить одну такую изгородь в это упомянутое поселение.
Однако не все наши проблемы были практическими. Иногда сама наша культура затрудняет тибетцам адаптацию в новых условиях. В тот первый визит в Билакупе я хорошо помню, как поселенцы были озабочены тем, что поджоги, которые им приходилось производить, чтобы расчистить землю, становились причиной смерти бесчисленных мелких существ и насекомых. Для буддиста ужасная вещь заниматься таким делом, поскольку мы верим, что всякая жизнь, не только человеческая, священна. Несколько беженцев даже подошли ко мне и предложили прекратить работу.
Ряд проектов, созданных с помощью зарубежных благотворительных организаций, потерпели неудачу по подобным же причинам. Например, все попытки создать птицеводческие и свиноводческие фермы не имели успеха. Даже в своих стесненных обстоятельствах тибетцы проявили нежелание заниматься производством продуктов животноводства, что дало повод для проявления сарказма со стороны некоторых иностранцев, которые указывали на несоответствие между желанием тибетцев есть мясо и несклонностью производить его для себя.
Но большинство проектов, предпринятых с помощью этих организаций, осуществлялись очень успешно, и наши друзья очень радовались положительным результатам.
Эти многочисленные примеры поддержки, которую оказывали люди из индустриально развитых стран, укрепляли мою глубокую веру в то, что я называю всеобщей ответственностью. Она представляется мне ключом к развитию человечества. Без подобного чувства всеобщей ответственности в мире может происходить только неравное развитие. Чем больше люди начинают понимать, что мы живем на этой нашей планете не в изоляции — и что в конечном счете все мы братья и сестры — тем более вероятен прогресс для всего человечества, а не только для какой-то его части.
Из ряда тех людей, которые приехали из-за рубежа и посвятили свою жизнь беженцам, выделяются несколько человек. Один — это Морис Фридман, еврей из Польши. Впервые я встретился с ним в 1956 году, он был вместе с Умой Деви, своей коллегой по живописи, тоже из Польши. Оба они (независимо друг от друга) поселились в Индии, чтобы вести индийский образ жизни. Когда мы покинули Тибет, они оказались среди самых первых людей, предложивших свою помощь.
Фридман, который к тому времени являлся уже совсем пожилым человеком, был слаб физически. Он сутулился и носил очки с толстыми стеклами, которые свидетельствовали о его слабом зрении, но имел очень проницательные голубые глаза и чрезвычайно острый ум. Временами он мог быть несносным: упрямо спорил, защищая проекты совершенно невозможные. Но в целом, те советы, которые он давал, особенно что касается организации детских домов, были бесценны. Ума Деви, больше склонная к духовному, чем Фридман, и тоже уже пожилая женщина, как и он, посвятила остаток своей жизни работе на благо моего народа.
Другой важной фигурой был г-н Лутхи, который работал от Швейцарского Красного Креста. "Пала" ("Папа" по-тибетски), — так называли его, был человеком огромного упорства и энергии, настоящий лидер, который крепко держал в руках людей, руководимых им. Непривычные к такой жесткости тибетцы воспринимали его с трудом, и я знаю, было много жалоб на его методы, но в действительности все его любили. Я храню память о нем, а также о подобных ему людях, которые работали столь много и столь бескорыстно для моего народа.
Для нас, тибетских беженцев, одним из значительных событий начала 1960-х годов явилась китайско-индийская война 1962 года. Я был крайне огорчен, когда начались военные действия, но к этому чувству примешивался страх. В то время процесс расселения находился еще в начальной стадии. Несколько лагерей строителей дорог были расположены в опасной близости к местам боев — в Ладакхе и северо-восточных районах, в результате чего их были вынуждены закрыть. Таким образом, некоторые мои соотечественники оказались беженцами во второй раз. Тяжелее всего для нас было видеть, как китайские солдаты унижают индийцев, наших спасителей, базируясь на тибетской земле.
К счастью, эта война оказалась короткой, хотя под конец ее с обеих сторон было много погибших без видимого преимущества какой-либо из сторон. Размышляя о своей политике по отношению к Китаю, Неру был вынужден признать, что Индия "занималась глупым самообманом". Всю свою жизнь он мечтал о свободной Азии, в которой все страны будут гармонично сосуществовать. Теперь Панча Шила оказалась пустым звуком — меньше чем через десятилетие после подписания, несмотря на все усилия этого гуманнейшего человека сохранить ее.
Я продолжал общаться с пандитом Неру вплоть до его смерти в 1964 году. Он и сам не прекращал проявлять живой интерес к положению тибетских беженцев, особенно детей, образование которых всегда считал самым важным делом. Многие люди говорят, что китайско-индийская война подорвала его дух. Я думаю, они, вероятно, правы. В последний раз я видел его в мае 1964 года. Когда я вошел в его комнату, то почувствовал, что он находится в состоянии глубокого душевного потрясения. Только что он перенес удар, был очень слаб и выглядел изможденным, сидя в своем кресле, обложенный со всех сторон подушками. Но я заметил не только явные признаки сильнейшего физического недомогания, а еще и свидетельства глубокого умственного переутомления. Наша встреча была краткой, и вышел я с тяжелым сердцем.
В тот же день он отбывал в Дехра Дун, и я поехал провожать его в аэропорт. Там мне довелось увидеться с Индирой Ганди, дочерью Неру, которую я хорошо узнал за годы, прошедшие с нашей первой встречи, когда она сопровождала своего отца в Пекин в 1954 году. (В первый раз она показалась мне его женой.) Я высказал ей свое огорчение тем, что вижу ее отца в таком плохом состоянии здоровья. И затем выразил опасение, что вижу его в последний раз.
Как оказалось, я был прав, так как он умер меньше чем через неделю. К сожалению, я не смог присутствовать на кремации Неру, зато принимал
