раньше папа, еще ей хотелось думать, что он красив и молод. Лялина голова лежала на его плече, удобно и надежно, Ляля ощущала странный запах его шеи и волос – незнакомый, вернее, забытый, сладкий, тонкий, нежный запах, не похожий на запах мужских дезодорантов или одеколона – и это тоже было хорошо. Незнакомый герой спас ее из страшного сна. Не хотелось открывать глаза.
Скрипнуло, застучало, лязгнуло – Ляля поняла, что герой вошел в парадную, поднимается по лестнице, вызывает лифт. Дверцы лифта раскрылись и закрылись, он пополз вверх, считая этажи – и Ляля про себя считала вместе с ним: первый… второй… третий… Лифт выпустил героя на лестничную клетку. Потом герой, держа ее под колени, как маленького ребенка, рылся в карманах в поисках ключа, нашел, щелкнул замком, вошел в душноватую после ночной свежести квартиру, захлопнул дверь ногой, внес Лялю в комнату, положил на мягкое, бережно, осторожно, как фарфоровую фигурку на вату. Щелкнул выключателем – и под опущенными веками заплясали круглые радуги.
Пора открывать глаза.
Герой сидел на краешке стула в неловкой ожидающей позе и смотрел на нее. Его очень бледное и действительно красивое лицо с темными глазами, с тонким носом, со лбом, где острая складка между бровей скрывалась под длинной растрепанной челкой, показалось встревоженным и напряженным. Герой был одет в растянутый свитер и потертые серые джинсы. Его плащом, вернее, длинной и широкой черной ветровкой из тускло блестящей непромокаемой ткани, Ляля была укутана до самой шеи.
– Сестренка, – сказал герой, когда Ляля посмотрела на него, – ты как? Хочешь выпить, а?
– Я вообще-то не пью… вообще-то… ну… – Ляля растерялась, смешалась, опустила глаза. Почему – выпить? Зачем? В этом было что-то не совсем правильное. Пьют шампанское при свечах – когда познакомятся как следует. Признаваясь в любви и все такое. Мама, впрочем, не одобрила бы даже этого… если бы узнала… И вообще – сколько сейчас времени?
Герой, не слушая, принялся что-то разыскивать на захламленном стеллаже, занимавшем почти всю стену. В большой комнате с плотно зашторенными окнами – страшный разгром и странный уют, и уживаются вещи, не связанные между собой, причудливые и необыкновенные. Здесь множество книг, приоткрытый платяной шкаф, из которого торчит рукав джинсовой куртки, стол, на котором валяются испорченные резиновые мячики с проделанными в них дырками, какие-то тупые ножики, полированные плоские палочки… На столе стоит пластилиновая фигурка феи в развевающемся платье – даже сложно представить, что можно так лепить из пластилина. Рядом – смешные часы, бронзовый слоник катит их хоботом, как тумбу в цирке, на часах сидит и гримасничает бронзовая мартышка. И на часах – уже три, три часа ночи!
Ляля хотела вскочить с тахты, на которой лежала, но тут герой обернулся, и она не вскочила.
– Сестренка, – сказал он нежно, даже чуть-чуть виновато, – ты хоть отхлебни глоточек, да?
У него в руках был красивый стакан из темного стекла, в стакане – темная жидкость, уж, наверное, не водка. Немного. Ляля подумала и протянула руку. Взяла стакан – и пальцы прилипли. Пальцы были в чем-то красном, липком, как вишневый сироп. И герой посмотрел на ее руку.
– Я сейчас помою, ладно? – сказала Ляля. Она смутилась и не понимала, где это так перемазалась.
– Сейчас помоешь, сестренка, – кивнул герой. – Но сначала выпей.
Ляля понюхала жидкость в стакане. Пахло терпко, сладко и очень славно. И выпить вдруг захотелось ужасно. Ляля быстро глотнула, как воды – когда умираешь от жажды, было сладко и чудесно, совсем не похоже на вино, которым угощали подруги на днях рождения. Очень вкусно. И Ляля допила до конца и улыбнулась – а герой, как ей показалось, вздохнул облегченно.
Тогда Ляля вернула стакан и скинула чужой плащ.
Под плащом героя оказалась ее курточка, которая раньше была белой с черными пятнышками, как у далматинцев на шкурке. И она вся была рваная, в черных разрезах и в этой штуке – в вишневом сиропе, липкая и местами засохшая, и мягкий ворсик топорщился грязной крысиной щетиной.
Ляля встала с тахты. Посмотрела на себя. Гадкий сироп, стекая с куртки, испачкал юбку, брызнул на туфли. Совсем не романтический вид. К тому же на покрывале, где она лежала, остались эти пятна, красные и смазанные, как будто по нему размазали жидкий томатный соус.
– Я тут вымазалась где-то…
И лицо героя снова стало напряженным.
– Слушай, сестренка, ты иди в ванную, да? Под душ. А я поищу, что тебе надеть пока. А потом придумаем. Ты не переживай, да? Кое-что отстирается, наверное…
Ляля почему-то и не подумала возражать. Гостеприимный хозяин тем временем рылся в шкафу, из которого торчал рукав, сунул рукав куда-то в глубину, вытащил очень большую чистую рубашку цвета хаки и спортивные брюки – еще больше, так что Ляля рассмеялась и он улыбнулся. Разыскал широкое полотенце. Проводил Лялю по захламленному коридору в ванную, где были два разных шкафчика с содранными с дверец зеркалами – один совсем обшарпанный, а второй терпимый.
– Это мой, – показал герой тот, что выглядел лучше. – Ты бери мыло отсюда, сестренка… или шампунь – что понадобится. Не стесняйся, да? – и закрыл дверь.
Ляля защелкнула задвижку и стала раздеваться. Курточка присохла к синему джемперу, джемпер – к любимой блузке кремового шелка. Разрезы доставали до самой кожи, сквозь блузку – и блузка была насквозь пропитана этим красным, липким и омерзительным, которое пахло вовсе не сиропом, а…
