Ляля пискнула в восторге, оглянулась, увидала Женю, смутилась и прыснула в ладони. Шурка улыбнулся, сел, взял свой плеер со стола и сунул за пазуху.
– На меня намекают, уроды, – гордо и даже слегка смущенно сообщил Генка. – Бить их некому. По шли в кухню, покурим, а то тут спать…
– Да что там, – начал Женя, но вышел.
– Я просто хотел сказать… Он ее успокоил, понимаешь. Она чего-то плакала, когда пришла, а сейчас уже не плачет. И я думаю – черт с ним, с идиотом, пусть себе, – буркнул Генка.
Женя затянулся, кивнул. Метель за окном улеглась. Улица, сиреневая от рассеянного света, блестела острым стеклянным блеском. Снег казался острым, как наждак. За стеной коротко, весело расхохоталась Ляля.
– Из этого мудилы классный папаша вышел бы, – сказал Генка по-прежнему мрачно. – Если бы он, ясно, не был таким дебилом по жизни.
Женя снова кивнул. Он давно все понял и теперь просто давал Генке скрыть чувства словами. Самому Жене отчего-то было горько-сладко – будто ожидалась гроза, большая беда, но пока установилось мирнейшее затишье. Последняя ночь накануне Столетней войны. Ну, может быть, предпоследняя.
За стеной Корнет запел колыбельную из «Гусарской баллады». Женя частью вспомнил, частью расслышал давно знакомые слова:
– Знаешь, что, – тихо сказал Генка. – Я еще разберусь кое с кем. Я, считай, часовой – и за всем присмотрю. Слышишь?
Когда Женя с Генкой потушили сигареты и вернулись в комнату, Шурка и Ляля спали рядом на Жениной тахте. Ляля пристроила растрепанную головку на плече Корнета; они оба были удивительно похожи на маленьких уставших детей. Генка окинул их странным, запоминающим взглядом.
Следующим вечером, зеленовато-розовым от мороза, лунным, с луной в мутной радуге холода, Генка критически рассматривал лица вампиров, с трудом очнувшихся от дневного сна. Упер руки в бедра, похаживал, как на плацу, скептически усмехался. Женя согласно кивал. Он тоже не видел в вытянувшихся белых лицах с черными кругами вокруг запавших глаз ничего хорошего.
– В один прекрасный день мы не проснемся, – сказал Женя задумчиво. – Впадем в анабиоз, как граф Дракула в романе. И эта квартира станет склепом и зарастет паутиной – и все это будет длиться до тех пор, пока какой-нибудь любознательный сюда не притащится. И тогда мы как бы восстанем ото сна…
– И отожрем ему башку с голодухи, – закончил неромантичный Генка. – Очень здорово. Да скоро нельзя будет на улицу выйти – потому что мы на покойников похожи. Я ведь такой же?
– Абсолютно, – обрадовал Женя.
– Тебе идет, – заметил Корнет, опуская глаза. – Вылитый Мерлин Мэнсон.
Ляля фыркнула.
– Захлопни пасть, – ухмыльнулся Генка. – Чья бы корова мычала, крыс-савчик.
– Все это забавно, конечно, но надо же как бы что-то делать.
– Что тут сделаешь… В «Лунный Бархат» надо переться. Страшно подумать. Хорошо бы Корнета переодеть во что-нибудь… ну… поприличнее…
– Угу. Ватник. Валенки. Шапку-ушанку. Паранджу. И никто ни о чем не догадается.
– Слышь, Микеланджело, я сейчас ему по ушам настучу.
– Да хватит вам. Переодеваться смысла не вижу. Кого будем обманывать – Вечных Князей?
– Ну чего… пошли тогда. Ох, как погано-то…
– Да уж, не радостно.
– Да что вы, ребята. Мы же уже ходили – и ничего и не было. Очень надо вашим Князьям.
– Маленькая ты еще.
