— Я тебя съем. Много мяса. Надолго хватит.
И начал медленно ко мне подходить — а его коллеги присоединились. Тогда я сказал:
— Я вас убью, а мясо брошу. Пусть ест, кто хочет. Ясно?
Они остановились. И Разведчик пискнул:
— Отдай записи. Почему не хочешь? Отдай — и все живы.
— Отдайте мой ремонтный автомат, — говорю. — Воры.
Они приосанились. Похоже, у слова «воры» тут положительная эмоциональная окраска. Разведчик даже пискнул:
— Украли хорошо. Взломали пароль. Отключили защиту. Умные, — со скромной гордостью.
— Ну да, — говорю. — Теперь ничего не дам. Ни еды, ни музыки. И буду тут жить и чинить гнездо. Пока не захочу уйти. Ясно?
А дальше мне оказалось проще с боевой готовностью — я просто скинул бластер с плеча, а им пришлось лезть в кобуру. И поэтому они проиграли.
Просто потому, что я человек, а не их сородич, и руки у меня к оружию более приспособлены. А что такое оружие, мышки хорошо знали. И тихо ушли в тень, не пытаясь затеять перестрелку. Я так понял, что теперь они решили заставать меня врасплох.
Печально. Зато мой товарищ Мыш два раза лизнул меня между пальцами и пискнул:
— Все в порядке. Будет караул. Будет ремонт. Все будет.
— Да, — говорю. — Все будет. И даже ужин будет.
А сам ужасно радовался в тот момент наличию на борту синтезатора белка — и думал, что в случае чего я им еду сооружу из любой местной неорганики, в неограниченном количестве. И мои друзья немножко поправят себе здоровье.
На тот момент я еще глобально не мыслил.
Эдит и Поэт перепугались совершенно одинаково. Только обозначили свой испуг разными жестами.
Эдит вскочила на койку с ногами и завизжала, а Поэт молча прижался к стенке всем телом, и мордочкой, и ладонями, будто хотел в нее спрятаться.
Я сказал:
— Не надо нервничать. Это наши друзья. Они будут нас защищать.
На Поэта это произвело более выраженное впечатление. Он спустился на пол и стал обнюхиваться с Мышом и его командой. А Эдит сделала убитое лицо.
— Марсэлл, — говорит, тоном "горе мое", — ну неужели так необходимо было набирать сюда битком этих кр… мышек? Что, снаружи никак нельзя было договориться?
— Нет, — говорю, — дорогая. Не знаю, как на Строне, а у нас, на Звезде Грома, друзей приглашают в дом. А наш дом в настоящий момент заменяет этот звездолет.
Эдит посмотрела на меня неизъяснимо.
— Марсэлл, — говорит, — иногда я тебя ненавижу.
— Я тебя тоже люблю, — говорю. — Ребята, располагайтесь. Сейчас я еду принесу.
И все это общество меня проводило за дверь движениями носов.
Ребята, я понимаю, что я вас уже задолбал рассказами про мышиные обеды — но вы поймите, невозможно по-настоящему постичь эту культуру, если не учитывать их отношение к еде, любви, стихам и музыке. Да — и к дракам. Это у них просто киты, на которых мир стоит. Или черепахи, не знаю.
Ибо Поэт был принят семейством Мыша очень хорошо — именно потому, что он творил стихи. А я был связан с двумя другими святыми вещами — едой и музыкой. Мыш теперь охранял не только мою особу — из чистой дружбы. Он теперь помогал мне сохранить Музыку — это, по-моему, наполняло его миссию другим, высшим смыслом. Он ведь тоже слушал там, около звездолета — и сказал мне: "Большой, это чудо. Мы были счастливы". Так что Мыш ужасно торопился наружу — патрулировать местность. И буквально через десять минут — только перекусив — он со своей старшей женой и в сопровождении двух старших мышат, самца и самочки, отправились патрулировать окрестности.
С остальными я познакомился поближе.
Младшая жена — дочь Нюхача — на мой человеческий взгляд показалась изящнее, чем старшая Сталкерша. Хорошенькая такая мышка, серенькая, некрупная, с большими ушами, с остреньким носиком, волосы коротко обрезаны, зато вибриссы очень густые и длинные; в общем, как бы мы сказали про женщину, сплошная нервная утонченность и изысканность. Старшая — та крупнее, жестче, бурая, волосы жесткие, и мордочка жестче, и уши почти всегда прижаты. И шрам на голове, от уха до щеки. Чувствуется, что сильная и отважная, а мужу скорее товарищ и соратник. Я ее зауважал невольно.
Мышу вообще повезло с семьей. Его подруги общались с ним так мило… волосы разглаживали, уши вылизывали, обнимали при любой возможности… эх. Когда Нюхачка его лизала в щеку и чесала за ухом, молча, с тихой нежностью — я почти жалел, что я — человек. Очень на них было приятно
