Она захихикала, замахнулась на меня ложечкой. Я сидел и злился на неё. Как можно быть такой дурой — рассказывать всё первому встречному диверсанту? Мало вас убивают, стадо?
— Мне нужна помощь, — говорю. — Правда. Ты мне поможешь?
— Если намекаешь на постель, — хихикает, — то не сегодня. Я не такая.
Попыталась обмануть моё обоняние. Чем дольше мы сидели, тем она приятнее пахла; она была блондинка, и как все блондинки, источала нежный, молочный, карамельный запах. Она раскрылась совсем — и я решился.
— Мне нужна медицинская помощь… но в городе я чужой. Ты ведь не боишься крови?
— Нет…
— Вот и славно, — говорю. — Мы пойдём к тебе, и ты… сделаешь одну вещь. Это — как разрезать нарыв. А я обещаю больше не намекать на постель.
Она одновременно рассмеялась и нахмурилась.
— Даже жаль… ну хорошо, пойдём, — и дальше всё было по моему классическому охотничьему сценарию, с одной-единственной крохотной разницей.
Я не собирался убивать эту девицу, даже если очень проголодаюсь.
Её звали Каримэ. Она радовалась, что я иду с ней, потому что фонари горели не подряд, и было темно. По дороге она болтала; рассказала, что здешняя, что закончила медицинский колледж, что рвётся помогать людям. Заглядывала мне в лицо — хотела понравиться.
Мы пришли в её квартирку — две крохотных комнатушки, кухонька, мизерная, как шкаф, и ванная комната в одном чулане с сортиром. Квартирка пропиталась запахом ванили, духов и её тела; мне опять отчаянно захотелось есть. Я подумал, что Дерек совершенно намеренно не предложил мне убить очередного смертника перед полётом — мой голод тоже работает на него — и взял себя в руки.
Каримэ дёрнулась готовить какую-то еду, но я её остановил. Мне нужен был острый нож.
Скальпеля в логове этой разгильдяйки не оказалось; кухонные ножи были до того тупы, что ими, по грубому выражению инструктора по рукопашному бою, можно было разрезать только тёплое дерьмо. Пришлось выбрать один, поприличнее, и привести его в порядок. Каримэ смотрела на меня с некоторой оторопью, как будто начала что-то понимать — а может, решила, что я хочу её зарезать.
Тогда я задрал рубаху и показал ей. Взял её руку и дал нащупать.
В первый момент она вообще не поняла:
— Эри, что с тобой? Ты ужасно холодный! Послушай, ты холодный, как покойник — ты же болен!
— Я совершенно здоров, — говорю. — Это фокусы метаболизма. Смотри внимательно.
У неё расширились зрачки.
— Что это?
— «Жучок». Вживлённое следящее устройство. Если хочешь мне помочь, ты его вырежешь.
Она опять заглянула мне в глаза.
— Эри, кто ты?
Я улыбнулся.
— Диверсант. Мне полагается тебя выпотрошить и бросить твою потрошённую тушку у входа в ваше человеколюбивое заведение. Написав над тушкой кровью, взятой из твоей артерии, что-нибудь вроде «миссионеры — дерьмо». И если ты не избавишь меня от этой штуки, мне придётся-таки это сделать.
Она потыкала меня пальцем в спину. И пролепетала:
— Я не верю.
Вот оно. Самка из стада. Она легко поверила, что она единственная, и что я влюблён с первого взгляда, как все эти существа, но любые попытки предупредить или попросить о помощи по-настоящему отталкиваются от сознания, как вода от жира.
— Каримэ, — сказал я, — эту штуковину всунули в меня плохие люди. Она причиняет мне боль. Помоги мне от неё избавиться, пожалуйста.
— Тебе будет больно, — сообщила она.
Я глубоко вдохнул и нежно вспомнил Дью. И испытал такой приступ острой ненависти к Дереку и его людям, что успокоился.
— Милая, — сказал я, — мне будет больно, если ты этого
Она резала меня долго, и это вправду было мучительно. Я не знаю, чем она занималась в своей медицинской миссии — может, ставила градусники или выносила за хворыми горшки, но сделать глубокий разрез на живом существе ей было страшно, а выковыривала передатчик она нестерпимо медленно. И всё время лепетала что-то успокаивающее, пока я не рявкнул, что мне это мешает.
Не столько мешало, сколько напоминало сюсюкающего Дерека. Бесило.
