Но разглядывая эту окровавленную пуговицу на своей ладони, я Каримэ всё простил. Как бы там ни было, она оказалась первой человеческой женщиной, оказавшей мне услугу иначе, чем предоставив собственную кровь на обед. Правда, я не был уверен, что ею двигало бескорыстие — она все ещё считала меня самцом своей породы, а как самец человека я казался ей отличной добычей.
И нечего она заранее не приготовила. Сперва вытащила передатчик, а уже потом сунулась доставать перекись водорода и йод. Обернулась ко мне с тампоном и увидела, что рана уже на треть закрылась и кровь не течёт. И уронила бутылку перекиси на пол.
— Господь Великий! Как это? Этого не может быть!
В ответ я показал ей клыки. Она села. Я открыл форточку и швырнул передатчик за окно.
— Каримэ, — сказал я, — запомни. Если какой-то милый парень называет тебя единственной при первой встрече, обещает звёзды небесные, улыбается и болтает, а руки у него холодные, как у мертвеца — беги. Он хочет тебя убить, выпить кровь. Он не человек. Как я.
Её глаза стали влажными, а взгляд — напряженным, как у загнанного животного.
— Ты меня убьешь? Если ты не человек, то кто?
— Каримэ, — сказал я, — знаешь, я очень устал. Я голоден и поспать хочу. Я посплю у тебя и уйду. Хорошо?
Она ошалело покивала.
— Вот здесь, на диване. Хорошо?
Она снова покивала. Я сбросил ботинки и устроился на её диванчике, насквозь пропитанном запахом духов и Каримэ. Я неважно чувствовал себя от голода, но заснул быстро. Сквозь сон мне показалось, что хозяйка ушла из комнаты — но мне было странным образом все равно. Я отчего-то утратил чувство реальности и обычную осторожность. Я не думал о будущем — хотелось спать, и всё.
Меня разбудил глухой удар, от которого дрогнула земля.
Ночной темноты в окнах — как не бывало, хотя ночь едва перевалила за середину. За окном факелом полыхала лавчонка с пристроенным кафе, и дым от неё валил столбом, чернее, чем ночное небо. Из открытой форточки пахнуло палёным — и сразу вздёрнуло мои нервы.
Едва открыв глаза, я понял, что в квартирке — один, а моя приятельница Каримэ сбежала. И ещё понял, что нужно убираться отсюда как можно скорее, оставаться в четырёх стенах опасно. Я — не единственный диверсант в этом городе; кроме меня, тут есть поджигатель.
Мерзкая тварь, убивающая огнём. Ненавижу — кого бы она не убивала.
Я выскочил на улицу. Около горящего кафе уже работали люди; подъехали машины спасателей, на огонь выдували белую пену, он спадался. Вокруг, как ни странно, оказалось довольно много бездельников, которые смотрели на пожар и ничего не боялись — военные пытались их разогнать.
В этой кормушке, вероятно, почти никого не было, а может, те, кто был, успели выскочить. Белых автомобилей, увозящих людей лечить, нигде поблизости я не увидал.
У меня очередной раз спросили документы. Я очередной раз показал паспорт и сказал, что ночевал у случайной подружки. И тут грохнуло снова.
Не спрашивай меня, с чего это мне занадобилось к месту второго взрыва. Не знаю. Было как-то…
Я думал, Каримэ убежала рассказывать обо мне военным, но они ей не поверили. Каримэ помогла мне избавиться от передатчика, но на этом наши добрые отношения и закончились — она не придумала, где я мог бы раздобыть еды, не прокусывая никому глотку. Я был очень голоден и мне не дали выспаться. Я смотрел на людей вокруг, думал, что сейчас очень удачный момент для охоты — и не хотел убивать.
Люди воруют еду друг у друга; кроме того, они могут воровать деньги, на которые обменивается еда и прочее. Я мог украсть еду только вместе с жизнью. Больше ничего на тот момент мне и в голову не пришло — я пребывал в полном душевном разброде.
И я побежал туда, куда побежали люди — как всегда следовал за стадом… скорее, в растерянности, чем решившись на какие-то действия.
Я думаю, что в подвале дома взорвали одну из тех штуковин, которые мне показывал инструктор Дерека — а от неё взорвался и газ. В том месте, где сработала эта машинка, дом горел насквозь, как картонный — а его жители, вероятно, умерли во сне, не успев сообразить, что произошло. У тех, кто жил справа и слева от эпицентра, виделся призрачный шанс выжить, но в жарком безветрии южной ночи огонь расползался слишком быстро.
Машины спасателей подъезжали, завывая сиренами, и рваный свет пламени смешивался с вспышками синих маячков; это мельтешение света и тени мешало всматриваться — но я всё-таки некстати увидел человека на балконе шестого этажа.
Тёмную фигурку освещал только огонь, вырывающийся из окон слева и снизу. Мне кажется, люди её не видели. Наверное, она кричала — но все кричали и выли сирены. Спасатели пытались эвакуировать тех, кто ещё мог выскочить, внизу была страшная суматоха; человечек на балконе был одним из прочих — и незаметнее прочих.
Я подумал, что ему надо прыгать вниз, где растут декоративные кусты — может, упав в кусты, он и не переломает рук и ног — но этот дурак на балконе медлил и ждал, когда до него доберётся помощь.
Не доберётся.
Я подумал, что сейчас увижу, как человек поджарится заживо. Огонь, огонь в глаза… мне стало так плохо, что надо было немедленно удирать, не смотреть — но нельзя было удрать, потому что человек всё равно будет гореть, и я никуда это не дену.
