Деймон Найт
Бесславный конец, или Дверями не хлопать[1]
Через десять месяцев после того, как пролетел последний самолет, Рольф Смит уже нисколько не сомневался, что кроме него на земле уцелело только одно человеческое существо. Существо звалось Луизой Оливер — оно сидело как раз напротив Смита в кафе при универмаге в Солт-Лейк-Сити. Они угощались консервированными венскими сосисками и пили кофе.
Сквозь разбитое окно, будто Божья кара, бил солнечный свет. Ни внутри, ни снаружи не раздавалось ни звука — разве что душные шорохи небытия. Ни грохота посуды на кухне, ни тяжелого громыхания автомобилей на улице — ничего этого уже никогда не будет. Только солнечные лучи, только безмолвие — и водянистые, бессмысленные глаза Луизы Оливер.
Смит подался вперед, пытаясь хоть на миг уловить в этих рыбьих глазах каплю внимания.
— Дорогая, — начал он, — клянусь, я уважаю ваши взгляды на жизнь. Но просто обязан вам заметить, что в данном случае они совершенно непрактичны.
Луиза посмотрела на него с легким удивлением и снова отвернулась. Затем едва заметно мотнула головой:
— Нет-нет, Рольф, я не стану жить с вами во грехе.
Смит с тоской думал о француженках, русских, мексиканках, таитянках. Три месяца он просидел в разрушенных студиях радиостанции в Рочестере, слушая радиоголоса, пока все они не умолкли. Большая колония была в Швеции — там оказались и члены английского кабинета министров. Оттуда сообщили, что Европе пришел конец. Конец — и точка. Не осталось там ни акра, который не вымела бы начисто радиоактивная пыль.
У них нашлись два самолета и достаточно топлива, чтобы добраться в любую точку континента, но сесть было негде. Чума сначала окрутила троих из той колонии, затем еще одиннадцать, а затем и всех остальных.
Был еще пилот бомбардировщика, упавшего неподалеку от правительственной радиостанции в Палестине. Сломав при аварии несколько костей, он долго не протянул, но сообщил, что ему довелось увидеть лишь воду на том самом месте, где полагалось находиться островам Тихого океана. Именно летчик первым высказал идею, что ледяные поля Арктики подверглись бомбардировке.
Не приходило никаких вестей ни из Вашингтона, ни из Нью-Йорка, ни из Лондона, Парижа, Москвы, Чунцина, Сиднея. И попробуй теперь разберись, кого прикончила болезнь, кого — радиация, а кого — бомбы.
Сам Смит пристроился лаборантом в исследовательскую группу, которая пыталась создать лекарство от чумы. Его начальникам удалось изобрести одну штуковину, которая иногда помогала, — но было уже слишком поздно. Покидая лабораторию, Смит прихватил с собой все запасы лекарства — сорок ампул. Вполне достаточно, чтобы протянуть не один год.
До войны Луиза работала санитаркой в благотворительной больнице неподалеку от Денвера. По ее словам, когда она спешила на работу в утро первой атаки, в больнице произошло нечто странное. Рассказывала она совершенно спокойно, но глаза ее при этом становились полностью отсутствующими, а физиономия — совсем унылой. Смит положил за правило впредь на эту тему не заговаривать.
Луизе тоже удалось найти действующую радиостанцию, и, когда Смит выяснил, что чумы она не подхватила, он договорился о встрече. По всей видимости, Луиза обладала природным иммунитетом. Наверняка были и другие, подобные ей, но тех не пощадили бомбы и радиация.
Для Луизы самой большой нелепостью во всей этой истории оказалось то, что в живых не осталось ни одного протестантского священника.
Причем такое отношение к браку у Луизы было совершенно искренним. Смит далеко не сразу поверил, но все оказалось чистой правдой. Эта швабра не стала бы спать с ним не то что в одном номере, но даже в одной гостинице; она постоянно ждала от него только предельной вежливости и благопристойности. И Смит хорошенько усвоил урок. Ходил он исключительно по краю тротуара; открывал для нее двери — там, где они еще оставались; настойчиво предлагал стул; мучительно удерживался от проклятий. Короче, ухаживал за ней как мог.
Луизе было уже за сорок — по меньшей мере лет на пять больше, чем Смиту. Временами ему становилось даже интересно, что же она сама думает о своем возрасте. Потрясение, которое Луиза испытала после всего, что произошло с больницей и с ее подопечными, стремительно отправило ее разум обратно в детство. Луиза молчаливо соглашалась, что все, кроме них двоих, погибли, но, похоже, считала неприличным об этом упоминать.
Сотни раз за последние три недели Смита охватывало почти неодолимое желание свернуть ее тощую шею и отправиться куда глаза глядят. Только что толку? Луиза оставалась последней женщиной в мире, и Смит отчаянно в ней нуждался. Вздумай она подохнуть или бросить его, Смиту крышка. «Старая сука!» — мрачно подумал он и напряг все силы, чтобы не выразить эту мысль на лице.
— Луиза, солнышко, — нежно обратился он к ней, — ведь я как могу стараюсь щадить ваши чувства. Вы же знаете.
— Да, Рольф, — подтвердила она, глядя на Смита с видом загипнотизированного цыпленка.
Волевым усилием Смит заставил себя продолжить:
— Нам придется считаться с фактами — какими бы неприятными они ни могли показаться. Голубушка, ведь мы тут единственные мужчина и женщина.
