заявил молодой диктор. Все моноинженеры моложе тридцати, у всех у них великолепное здоровье и высоченные коэффициенты сообразительности.
Вот потому-то, думал Скотт, и нужны предохранительные пояса.
Роз быстро убрала в доме, приняла ванну и очень старательно оделась. Долго водила щеткой по волосам, пока они не заблестели, потом наложила на щека слой румян и хорошенько втерла их в кожу. Сегодня надо выглядеть как можно лучше, быть молодой и полной жизни. Она не сказала Скотту, куда идет. Не хотела его тревожить.
Откинувшийся на спинку кресла Скотт ощущал прилив самонадеянности. Сегодняшний день будет для него счастливым. Нет никого, кто сказал бы дурное слово о Пэйнтере, — такой это чуткий и отзывчивый человек. Пэйнтер работает помощником директора корпорации “Консолидейтед Комьюникейшенз” — ведает там штатами; а ведь на службе у этой корпорации семьдесят тысяч человек. Пэйнтер всегда найдет место для надежного и опытного работника.
Скотт окинул взглядом открытый моновагон с низенькими стенками, увидел головы и плечи юнцов, едущих на работу, и невольно подивился новому миру, новому поколению. Казалось, все эти молодые люди вылупились из яиц в один и тот же летний день. Все они были мускулисты, у всех на толстых шеях сидели несуразно маленькие головки, у всех одинаково неулыбчивые глаза, одинаково прямые носы, одинаково сжатые чувственные губы. Роз вечно восхищалась этими юнцами — они словно сошли с давнишних рекламных картинок, которые призывали курить только сигареты “Зани” или мыться только Охотничьим Мылом. Но вот теперь они стали типичны для всей страны. Чиновники Программы. Все в чистеньких синих костюмах с черными галстуками и в черных полуботинках; все выдающиеся, фантастически выдающиеся, энергия в них бьет через край. Теперь они правят страной — это власть, на которой зиждется Программа. Скотт вспомнил Тридцать Девятую Поправку к конституции:
“Лица, достигшие тридцати пяти лет, не подлежат принятию на правительственную службу…”
Роз перешла через дорогу — навестить Энн Питерс. Дверь открыла сама Энн, прехорошенькая, точно картинка. Двадцатипятилетняя Энн была замужем за чиновником Программы. Роз весело сказала:
— Здравствуй, милочка Энн. Опять хочу попросить у тебя гиромобиль.
Питерсы жили припеваючи. На жалованье Программы они позволяли себе держать два гиромобиля, и им хоть сейчас разрешили бы двоих, даже троих детей.
Энн широко раскрыла глаза.
— В клинику?
— Да, — с улыбкой подтвердила Роз.
— Ты ведь туда второй раз, — сказала Энн. Она в ужасе посмотрела на старшую приятельницу.
— Не бойся, милочка. Все будет очень хорошо.
— Господи, — пробормотала Энн. — Господи!
— Не будь такой глупышкой.
— Схожу за ключами, — сказала Энн. Вернулась она смертельно бледная, словно ее только что рвало.
— Спасибо, — поблагодарила Роз. — Ты ужасно добрая.
Энн залилась слезами.
Строят тот еще мир, думал Скотт, подходя к зданию “Консолидейтед Комыоникейшенз”. Программа. Молодые люди вытеснили старикашек и принялись за всеобщую реорганизацию в свете собственных представлений. Безжалостные, неумолимые, неутомимые молодые люди, чей взор устремлен к звездам.
В необъятном холле Скотту улыбнулась красивая молоденькая блондинка, дежурная по приему:
— Чем могу служить?
Скотт радостно сказал:
— Здравствуйте. Я записан на прием к помощнику директора по кадрам, мистеру Пэйнтеру.
С точеным лицом девушки произошло что-то странное: оно окаменело. Миндалевидные голубые глаза стали холодными и неприветливыми. Девушка ответила:
— Очень жаль, но мистер Пэйнтер здесь больше не работает.
— Нет! — воскликнул Скотт. — Не может быть!
Она отвернулась.
