За ним по тротуару застучали каблучки. Он обернулся. Это была Нэнси. Она задержалась, чтобы надеть туфли и пальто, и она что-то держала под мышкой.
Нэнси остановилась в нескольких футах от него и стало ясно, что она несла. Это был плащ Кипа, свернутый в узел.
— Я подумала, что тебе понадобится вот это, — сказала она нерешительно.
— Спасибо.
Она стояла, ожидая, и он понял, что она не собирается поднимать скандал или идти за ним, если он попросит ее не делать этого.
— Ты действительно хочешь мне помочь? — спросил он.
Она серьезно кивнула.
— Я пытаюсь это делать.
— Хорошо. Пошли.
Она шла рядом с ним быстрыми, мелкими шагами.
— Куда мы идем?
— Мы ищем ящик, — объяснил он и продолжал идти, размахивая руками, сжатыми в кулаки, а кровь ритмично пульсировала у него в висках, и в этом ритме ему чудилось: «Анжелика… желика… желика…»
Им долго пришлось бродить боковыми аллеями, пока Кип нашел то, что хотел; тяжелый упаковочный ящик в неполных пять футов высотой и около 20 дюймов шириной. Он забрался в него, чтобы убедиться, что он в принципе это может сделать, и Нэнси наблюдала за ним округлившимися глазами, но не задала ни единого вопроса.
Когда он поставил ящик на середину ковра в гостиной и выпрямился, он только теперь обратил внимание на то, что его рюкзак открыт и все вещи, которые находились в нем, разбросаны в беспорядке по полу, кроме одной. Поднос для воскурений, который он вчера приобрел в аптеке, лежал на конце стола под лампой. Это был дешевый кусок штампованного, покрытого черной эмалью олова, скорее всего сделанный в Бруклине, а на его ободке была прикреплена покрытая золотистой краской статуэтка коровы.
Позолоченная корова.
Или золотой теленок.
Он повернулся и посмотрел на Нэнси.
— Ты же не…
— Я молилась всем, кому могла, — сказала она.
В этих застывших глазах была боль, такая глубокая и такая большая, что ему стало больно смотреть в них, но он не мог отвести взгляд.
