— Поднимайтесь, — пригласил он. — Выпьем немного пива.
После чего взял кобылу и отвел ее в сарай.
Мы с Софи просидели весь вечер на крыльце, но у меня ничего не вышло, потому что прямо за дверью я слышал, как со скрипом покачивается кресло — взад и вперед, взад и вперед…
Голос Бена стал хриплым. Казалось, виски совершенно не действовало не него; только в движениях появилась некоторая замедленность и онемелость.
— Она сказала мне, что старик плохо слышит, — продолжал Бен. — Разбирает голоса, но с трудом угадывает смысл слов. Я тут же обнял ее и поцеловал, однако она высвободилась и объяснила, что если старик заметит, что голоса смолкли, то выскочит словно молния на крыльцо.
Фигура у нее была как спелое яблоко, — вздохнул Бен. — Гладкая, упругая. Лицо слегка загорело, на носу собрались веснушки, но ниже выреза платья кожа напоминала свежеочищенное яблоко. У меня голова кружилась, когда я глядел на нее. Мы целыми вечерами просиживали на крылечке и потели на солнце. Вероятно, в один из таких вечеров я понял, что уже не могу без нее. Она разрешала обнимать себя за талию, гладить руки… кожа у нее была восхитительная. И все время долгие вечера за дверью не переставало со скрипом покачиваться кресло.
Однажды я не мог больше сдерживаться. Сказал, что не могу без нее, что она должна быть моей. Предложил вместе уехать в мою охотничью хижину на Орлиной горе и провести там неделю-другую; запереть окна и двери, лечь на кровать и никуда не выходить. Лежать в полутьме, вдвоем, при свете свечки.
И пока я рассказывал, проклятое кресло, не останавливаясь, продолжало поскрипывать.
— Когда-нибудь я изрублю это кресло на мелкие кусочки, — пообещал я ей. Его скрип выведет меня из терпения.
Она ничего не ответила… только кокетливо глянула на меня и захихикала. Но было видно, что мои слова тронули ее, и неожиданно мне стало ясно, что следует предпринять дальше.
С самого первого вечера, когда я пришел навестить Софи, я приносил им разные подарки: ветчину, рыбу, домашний хлеб и прочую снедь. Ламберт был ленивым работником, ферма его разваливалась, и мне казалось, что я правильно поступаю, поддерживая их.
На следующее утро я отправился к Элмеру Куперу, адвокату, и выправил кой-какие бумаги. Все имеет свою цену, и я собирался предложить неплохую сделку за девушку, руки которой добивался. При виде запустения на ферме Ламбертов и их зависимости от моих подарков, я полагал, что старику будет невыгодно отказываться от моего предложения. Разумеется, я понимал, что это не самый достойный способ добиться желаемого, однако те двое тоже вели себя не лучше.
Тем же вечером я отнес бумаги на ферму Ламбертов и выложил их на стол перед стариком. После получасового объяснения на повышенных тонах мне наконец удалось вбить в башку этого тетерева, что если он подпишет бумаги, то получит десятую долю прибыли от моей лесопилки. Это принесло бы ему пару тысяч ежегодно плюс достаточную сумму для покрытия расходов на ферме. Однако он с каменным лицом выслушал меня, затем сгреб бумаги, швырнул ими в меня, не говоря ни слова, и вышел из комнаты. Бог мой! Я вылетел на улицу, словно бешеный шершень. Пронесся мимо Софи, окликнувшей меня ласковым голосом. «Лучше сгинуть в борделе, — сказал я себе, — чем возвратиться к ним».
Я и в самом деле не собирался возвращаться…
В тот вечер мне было одиноко и тоскливо. Я вышел на улицу, смотрел на проходящих женщин, но все они мало что значили для меня. Бесцельно слоняясь по дому (тогда у меня был собственный дом), я совсем сдался. Снова сходил к Элмеру Куперу и выправил новые бумаги. На этот раз Ламберт становился равноправным партнером в моем предприятии. Равным во всем. Я понимал, что именно этого он ждет от меня, и уступил.
После обеда я навестил Ламбертов, полный решимости сделать Софи моей. Если бы старик вздумал отказать мне на этот раз, я бы прикончил его.
Однако все обошлось. Он подписал бумаги, как только я выложил их перед ним. Даже не читая. Не заглядывая. Он знал, что написано в них. В следующую секунду из кухни показалась Софи, сияющая и счастливая. Ее губы сверкали ярко-красной помадой, она была обворожительна. Подойдя, она поцеловала меня и сказала:
— Ах, Бен, мы ждали тебя целый день. Где ты пропадал?
Мне стоило бы задуматься тогда, как она узнала, что я вернусь, и откуда ее отец знал, что написано в бумагах, даже не читая их. Стоило бы, но я не стал…
Уже минут двадцать Бен не притрагивался к своему стакану. Широко раскрытые глаза уставились в пространство за моей спиной.
— Старик вышел из дома, — проговорил он, — и Софи присела на кушетку. Неожиданно до меня дошло, что происходит. Все безумные желания, что кипели внутри, ударили мне в голову. Отвесив по дороге добрый пинок старому креслу, я подошел к Софи, сел рядом и крепко обнял ее. Она резко отодвинулась от меня.
— Не хватай меня так, — сказала она. — Я хочу принадлежать тебе.
Она улыбнулась, обвила мою шею руками. Я подхватил ее и сжал так, что почувствовал все ее тело, от губ до ступней.
— Ты хочешь меня? — прошептала она.
