— Но на демона ты совсем не похожа, — сказала я, словно размышляя вслух. — Да и на любовницу дьявола тоже.
Она рассмеялась. У нее был нежный, прелестный смех, но здесь он звучал поистине ужасно.
— Ах, добрая моя женщина! Я ведь и есть любовница дьявола! Во мне воплощено все, что только есть на свете черного и страшного.
— Знаешь, по-моему, ты просто с ног валишься от усталости, — сказала я и едва успела подхватить ее, потому что она действительно покачнулась и чуть не упала.
Я усадила ее на краешек купели, не удержавшись от соблазна еще разок хоть мельком взглянуть на воду. Но в купели по-прежнему ничто не отражалось, кроме полуразрушенной кровли.
— Давай-ка немного отдохнем, — предложила я ей. — Во всяком случае мне отдохнуть просто необходимо. И давай поедим, потому что я, например, страшно хочу есть. А потом вместе вернемся в Санси.
— Ты вернешься, но без меня, — покачала головой Лиз.
Я, не обращая внимания на ее слова, развязала свой узелок, разложила на салфетке припасы, а в платок сложила собранные мной грибы, решив про себя, что на обратном пути непременно наберу еще — в фартук. Пить было нечего, кроме воды, но и это было неплохо. Лиз пить из купели ни за что не пожелала, а напилась прямо из родничка, выходившего на поверхность у стены часовни. Чтобы ее не сердить, я сделала то же самое. Откуда-то появилась кошка и стала крутиться возле нас, получив в награду кусочек сыра и пару кусочков хлеба. От грибов она с отвращением отвернулась.
— Ну и ладно, нам больше достанется, — сказала я кошке. Та только дернула хвостом и отправилась искать добычу получше.
Ели мы молча. Лиз была явно голодна и ела с жадностью, но так же деликатно, как кошка. Она и показалась мне вдруг чем-то похожей на кошку — на беленькую кошечку, которая ни за что не хочет встретиться со мною взглядом.
Когда мы поели, я собрала крошки в подол и вынесла их на крыльцо — для птиц. И мельком глянула на солнце. Было чуть за полдень. А я-то думала, что гораздо больше.
Лиз подошла и остановилась у меня за спиной. Ступала она совершенно бесшумно, однако тень ее упала прямо на меня, и я, почувствовав внезапный холод, вздрогнула.
— Есть и еще одна причина, — сказала она, — по которой я должна остаться, а ты должна уйти. Мой повелитель, который умер… Видишь ли, у него был брат, и этот брат жив, и он охотится за мной.
Я резко обернулась к ней.
— Он хочет во что бы то ни стало заполучить меня — потому что я такая… какая я есть, — сбивчиво продолжала она. — А еще из-за того, что я могу. Он уверен, что я могу кое в чем ему помочь. Возможно, впрочем, что и из-за меня самой, но лишь отчасти. Мне удалось обмануть его в Руане: я обрезала волосы и надела платье монахини, а потом спокойно выбралась из города вместе со свитой аббаттисы. Однако он, должно быть, довольно скоро понял это и принялся меня выслеживать.
Я пожала плечами.
— Да разве можно найти человека в целой Нормандии! — сказала я. — Скорее всего, он тебя никогда не отыщет.
— Он найдет меня! — В голосе Лиз звучала неколебимая уверенность.
— Ну и что? Пусть находит.
Я отряхнула юбку и решительно спустилась с крыльца, хотя отнюдь не была уверена, что она за мной последует. Я оглянулась только на краю поляны: Лиз шла следом.
— Ты не знаешь, Жаннетт, каков он! Он ведь явится за мной с оружием, с целым отрядом воинов!
Ее слова заставили меня задуматься, но показывать ей свои сомнения я была не намерена.
— Ничего, у нас стены крепкие, — сказала я. — Даже если он и заявится. И уж лучше тебе тогда быть за этими стенами, чем в разрушенной часовне. Пусть сперва постучится в городские ворота, они у нас от чужаков накрепко заперты!
— Стены можно разрушить, — промолвила Лиз.
— А запертые ворота?
Она не ответила. Но продолжала идти рядом.
Помолчав, она все же задала тот вопрос, который не давал ей покоя:
— Но почему ты?..
— Ты — моя гостья, — ответила я.
— Какая же я гостья! Я ведь от тебя сбежала!
— Ты — моя гостья, а твои дела меня не касаются.
Она хотела еще что-то сказать, но так и не сказала. Потом снова долго молчала и наконец произнесла одно-единственное слово:
— Франча.
— Франча? — Тут я все-таки позволила себе немножко рассердиться. — Одному Богу известно, почему она решила, что принадлежит тебе! Ты стала
