Милорд немного растерялся, однако с готовностью ответил:
— На дорогах беспорядки были. Пришлось устранять. Англичане. А с ними и конные нормандцы.
— И тебе все, разумеется, удалось уладить, — сказала она.
И это был отнюдь не вопрос.
— Мы просто отговорили их с нами сражаться. — Он внимательно посмотрел на нее. — А ты хорошо выглядишь.
— Я и чувствую себя хорошо, — сказала она.
— А ребенок?
— Тоже хорошо.
И тут я заметила, как в его глазах вспыхнул жадный огонек. Это был огонь такой темной и низменной страсти, которая совершенно не вязалась с его благородным обликом. Я даже зажмурилась. А когда снова открыла глаза, то жадное выражение у него на лице исчезло. Он улыбался.
— Добрые новости, госпожа моя. Действительно добрые!
— Только они не тебе предназначены, — холодно, спокойно и твердо сказала Лиз.
— Если это мальчик, то он наследник рода Монсальва.
— Это девочка, — сказала Лиз. — И ты прекрасно знаешь, откуда мне это известно.
Жискар даже пальцем не пошевелил, но его спутники тут же принялись креститься.
— Не важно, даже если и так, — промолвил он. — Я ведь тоже любил своего брата. Неужели ты не поделишься со мной тем, что от него осталось?
— У тебя есть его прах, — сказала Лиз. — И его могила в Монсальва.
— По-моему, — вмешалась в их тихий и страшный разговор матушка Адель, — о таких вещах лучше все-таки дома говорить, а не на городской стене!
В глазах Жискара блеснула надежда.
— Монастырь Святой Агнессы готов принять такого благородного гостя, как ты, милорд. Ступай туда, господин мой, а мы последуем за тобою.
Жискар де Монсальва поклонился ей и повиновался. Мы неторопливо спустились со стены, но матушка Адель и не думала спешить в монастырь. К нам уже сбегались люди, желая узнать, что происходит. Но матушка Адель тут же раздала каждому поручения: кому велела укрепить стены, кому — отвести в хлев животных, которые еще оставались за городской стеной, кому — закрыть ворота Санси на случай непредвиденной опасности или даже осады, и так далее.
— Я не то что ожидаю настоящего сражения, — сказала она, — но с этими благородными господами никогда не знаешь, как все может повернуться. — Она посмотрела на меня. — Идем.
На Лиз она даже не взглянула, зная, что та все равно последует за нами: это прямо-таки на лбу у нее было написано.
Впрочем, то же самое было написано на лбу и у Франчи. Девочка не отходила от Лиз ни на шаг. Но Лиз, нежно взяв ее личико в свои прекрасные белые руки, велела:
— Иди, детка, и подожди меня дома. Я скоро вернусь.
Трудно было ожидать, что Франча ей поверит и послушается, однако она послушалась и с мрачным видом кивнула, не выказав ни малейшего неудовольствия. Только смирение и обожание.
Не так вела себя моя Селин. И в итоге мне пришлось подкупить ее разрешением пойти домой вместе с Пьером; а ему я пообещала, что испеку пирог с изюмом, если он отведет Селин домой и немного посидит с нею там.
Матушка Адель, шагая весьма резво, двинулась к монастырю, и я не успела даже сообразить, что одета совершенно неподобающим образом: старый платок протерт до дыр, юбка на подоле вся грязная, а ноги босые. Еще бы, ведь милорд Жискар явился именно в ту минуту, когда я собралась наконец вычистить свинарник!
Лиз окликнула нас у ворот монастыря и, обогнав матушку Адель, остановилась к нам лицом. Всадники были уже в монастыре; нам было слышно, как за стеной цокают копытами и храпят кони, а во дворе звучат грубые мужские голоса. Лиз заговорила — негромко, едва перекрывая доносившийся из-за стены шум, но твердо — столь же твердо, как отвечала на вопросы мессира Жискара.
— Но почему?! — воскликнула она.
Матушка Адель изумленно вскинула брови, и мне показалось, что разгневанная Лиз сейчас бросится на нее.
— Почему вы столько делаете для меня?
— Ты — наша гостья, — ответила матушка Адель.
Лиз как-то странно запрокинула назад голову, и я решила, что она сейчас засмеется или заплачет. Но она не сделала ни того, ни другого, а просто сказала:
