DEFENSE D'ENTRER[92]
Подходя к дому, Жаннин было решила, что он пуст, но вскоре заметила слабый отсвет за тяжелыми старомодными шторами, закрывающими окно salon, и услышала тихие звуки рояля. Это была любимая вещь брата: «La jeune Fille aux Cheveux de Lin»[93].
Странно: входная дверь была открыта. Она вошла. В тусклом свете фонарей с улицы она увидела беспорядок в вестибюле: марокканский ковер отброшен к стене, под ногами скрипят осколки большой вазы. Воздух был насыщен тяжелым и сладким ароматом кифа.
Музыка смолкла. Открыв дверь в salon, она увидела на стене искаженную тень брата. В медном блюде тлела сигарета с кифом, рядом на крышке рояля стояли наполовину пустая бутылка коньяка и бокал.
Он позвал ее по имени, но как-то безжизненно. Жаннин вошла, беззвучно закрыв за собой дверь. Устраиваясь на мягких диванных подушках, она спросила:
– А где Розали?
– Мы поссорились. Она ушла. – Его пальцы словно по собственной воле забегали по клавиатуре, извлекая долгие переливы плача, отдаленно напоминающего арабские песни, передать которые не способен ни один рояль.
Некоторое время Жанинн слушала молча, но наконец сказала:
– Ты получил письмо от американской корпорации?
– Да. А ты?
– Да. Надо думать, они тебя взяли, и с этого началась ссора?
– Напротив.
Он вдруг вскочил на ноги, захлопнул крышку рояля и, залпом опустошив бокал, перенес его и бутылку на низкий столик перед диваном сестры. Сев рядом, он налил себе еще и взглядом спросил, налить ли ей. Получив согласие, он уже собрался встать, чтобы сходить за вторым бокалом. Прикосновением руки она его остановила.
– Можем выпить и из одного. Не трудись ходить.
– Как хочешь. – Погасив сигарету, он открыл портсигар, предлагая закурить ей.
– Ты сказал «напротив». Тебя не приняли?
– Да. Вот почему я сорвался на Розали. А ты?..
– И мне отказали.
Долгое время они сидели молча. Наконец Пьер сказал:
– Мне как будто даже все равно. А не следовало бы. Помню, как я надеялся, что меня возьмут, что я поеду в Африку. И вот: должности я не получил, да еще жену потерял – а чувствую только опустошение.
– Никакой надежды на примирение?
– От одной только мысли меня тошнит. Стоит ли склеивать черепки? Такого заслуживают только самые ценные предметы.
– Я из той же антикварной лавки, – отозвалась, помолчав, Жаннин. – Рауль не понимал, как много для меня значила эта идея. Мы разошлись во взглядах – в последний раз. Не стоит трудов.
– Людям извне не понять. Они просто не в состоянии понять. – Пьер опять опустошил свой бокал и опять его наполнил. Стоило ему его поставить, сестра быстро отпила глоток.
– И что ты думаешь делать теперь? – поинтересовался он.
– Пока не знаю. Раз уж я твердо решилась снова поехать в Африку, нужно, наверное, искать другие пути. Ну и что, если надежды вернуться домой нет, но ведь есть же другие страны, где к европейцам относятся терпимо, и, может быть, там будет лучше, чем в захудалой дыре на дождливом экваторе.
– Многим европейцам дает работу Египет, – согласился Пьер. – В основном немцам и швейцарцам, но и бельгийцам тоже.
– Рауль еще кое о чем мне рассказал. Совет Единой Европы все больше обеспокоен появлением в Африке американцев и, чтобы противостоять им, может попытаться оказать помощь Дагомалии или РЭНГ.
– Тогда им тоже понадобятся советники. И все же… – Он с трудом сглотнул. – Столько сил потребовалось, чтобы проглотить гордость и подать заявление, лишь бы поехать служить les noirs[94]. И после такого унижения узнать, что все напрасно… Нестерпимо…
– Mon pauvre.[95] Как я тебя понимаю.
Она снова подняла бокал. Поверх его края она встретилась взглядом с Пьером.
– Да, ты ведь понимаешь, правда? Если бы в целом мире не нашлось ни одного человека, кто бы мне посочувствовал, я бы, наверное, с ума сошел.
