волны и Кольцо. И тогда Иан — именно так надо называть всепланетный разум — тогда Иану для защиты от потрясения пришлось забыть обо всем, лишиться сознания. Ианцы — его составные части — сложили абстрактную поэму о том, что запомнили. Но они не могли воспринимать информацию, спрессованную во Вспышке Мутины, в наборе указаний, составленном совершенно таким же образом, как человеческие программы для компьютеров. Со сведениями о том, что следует делать при каждом следующем шаге, и что уже было выполнено.
Итак, все сознание Иана сосредоточилось во Вспышке Мутины, как в нейронных сетях мозга. Оно испытывало все большее давление и беспокойство и начало искать способ исполнить задуманное. Нашло меня, когда я пошел на безумный риск — решился посмотреть на Вспышку изнутри Мандалы. Нашло Мораг Фенг и направило ее к Марту. Земляне обосновались на планете задолго до этого момента, и их технические достижения Иан уже исследовал и включил в свои замыслы. Например, компьютер, построенный для Чарта на Тубалкейне. Но не сознавал, что наша техника выше его понимания. Он не мог вообразить себе Врата — не потому, что ему был недоступен физический принцип: он просто не мог представить себе, каким образом детали Врат доставляют на десятки планет в разных звездных системах.
Он не мог вынести мысли о том, что эти потомки обезьян действительно его превосходят, и хотел совершить нечто колоссальное, чтобы поразить их. К сожалению, в его репертуаре было только одно подобное действие, и оно не удалось. Примерно то же Чарт совершил на Хайраксе: мечта стала явью, но, соприкоснувшись с реальным миром, погибла. Реальность извергла ее. Законы природы не позволили планете Иан переместиться через нуль-пространство к иному солнцу, и она разрушилась.
Почему Иан не предвидел этого? Возможно, и предвидел, а если нет, то причина понятна. Иан никоим образом не был ученым. Он был художником. В терминологии, примененной нами для передачи символики «Эпоса Мутины», он был постановщиком, драматургом и режиссером, высшим устремлением которого была Вселенная. Он желал превратить Вселенную в произведение искусства, а мы все должны были стать его аудиторией. И вне зависимости от того, предвидел ли Иан, что его планы обречены на неудачу, можно уверенно сказать: он понял это, когда приблизился конец. И совершил то, чего мне, к великой моей радости, никогда не придется совершить. Люди — удачливые существа. Каждый из нас не несет общей ответственности за свою смерть. Мы осознаем, что существуем во времени и пространстве, ибо кроме нас есть другие люди, и с ними продолжится жизнь. Но крушение уже нависло над Ианом, ему пришлось решать: хочет ли он, чтобы о нем помнили, и как сделать так, чтобы память не исчезла. Задумайтесь об этом! Решение надо было принять раз и навсегда…
По залу словно пронесся ледяной ветер, как будто само Времй окутало людей дымкой.
— И он решился, — говорил Марк, — возможно, потому, что его решение послужит нам примером, когда настанет наше время решений. Мы говорим: «Галактика велика», но ведь наша галактика — лишь единичка среди бессчетного множества галактик, и время одной жизни — мельчайшая частичка от времени бытия Вселенной. И все же за эту частичку времени можно совершить великие дела. Понимаете, Постановщик мог выбрать безвестность. Он и не хотел, чтобы о нем помнили — даже чтобы о нем знали. Сам он не мог равняться с Грегори Чартом, который восстанавливал базисную культуру на десятках планет, собирая ее воедино из обрывков и обломков, шуток колыбельных, народных сказаний… И Иан разыскал Чарта, единственного человека из многих миллионов, который уверенно делал то, для чего Иану понадобились бы тысячелетия… Понимаете, у Иана была только одна жизнь, и он должен был хоть что-то совершить. И он предпочел безвестности крушение — но вселенского масштаба. — Марк вздохнул. — Итак, мы впервые увидели уход целой планетной расы. Она состарилась. Она свершила все, что могла. Пусть после нее ничего не осталось, кроме одиннадцати поэм — они помогут идущим следом.
Марк опустился в кресло. Некоторое время в зале было тихо, затем члены комитета, не сговариваясь, двинулись к выходу. Марк не тронулся с места; он ощущал странную усталость, словно долго стоял с тяжелым грузом на плечах, и понял, как велика была тяжесть, только когда освободился от груза. Потом увидел, что Лем смотрит на него, и принялся извиняться за свою неучтивость. Лем не дал ему договорить.
— Вот что не давало мне покоя, — сказал доктор. — Как удалось столь молодому человеку понять, что значит быть старым?
— Иан был очень стар.
— Да-да, конечно… Но если вы поняли, что значит быть старым, вам никогда уже не вернуть юности. Вы это осознаете?
— Наверное, да.
— И огорчаетесь?
— Нет. Я чувствую, в этом есть некий замысел. Есть какая-то причина.
— Полно вам! По крайней мере, никакой коллективный сверхвластитель не гонит нас к неведомой цели, как ианцев… — Лем запнулся и смолк под тяжелым взглядом Марка. Спросил: — Думаете, гонит?
— Если так, — ответил Марк, — то надеюсь, ни вам, ни мне этого знать не дано. Ибо цель может оказаться никчемной.
Доктор покивал; взгляд его словно был устремлен в пугающее будущее.
— Да. Понимаю.
— Время скажет свое слово. А когда скажет, я не стану его слушать, — проговорил Марк. Взял Лема за руку и повел его из зала собраний. К землянам.
