старика! Дуглас, прослужив у него два десятка лет, с горечью убедился, что такая задача попросту невыполнима. Ничто на свете не могло снискать одобрение Бенджамина Джеймса.
– Надеюсь, – кисло вымолвил он, – ваш родитель не сможет найти причины не опубликовать это.
Серенити понимающе улыбнулась. Ей было слишком хорошо известно, что отец при желании найдет не одну, а тысячу причин, чтобы отвергнуть ее творение.
– До чего же я хотела бы превратиться в мужчину! – мечтательно произнесла она. Дугласу не раз приходилось слышать из ее уст это заявление. И в голосе ее всегда звучало при этом неподдельное чувство. – Это ведь дало бы мне возможность служить в «Курьере» репортером. Настоящим, как вы, и отец, и Джонатан. О, я могла бы ходить в доки и опрашивать свидетелей, в таверны и… и всюду. – Покачав головой, она грустно вздохнула и отстранилась от стола. – Знаю, вы устали без конца выслушивать от меня эти жалобы, но больше мне не с кем пооткровенничать.
Встав со стула, она прошла в другой конец помещения, к своему рабочему столу красного дерева, на котором громоздились стопки рукописей. Она работала для газеты, добросовестно и трудолюбиво редактируя их. Подол ее простого рабочего черного платья упруго шелестел, пока она быстрыми шагами пересекала комнату.
Серенити остановилась у большого полукруглого окна, выходившего на улицу, и засмотрелась на пешеходов, которые озабоченно сновали взад-вперед по деревянному тротуару. Матросы, рыбные торговцы, грязные оборванные ребятишки, разносчики. Все они спешили в доки или возвращались оттуда.
До чего же ей хотелось влиться в эту жизнь, стать ее частью! Она желала невозможного, и оба они с Дугласом это знали. Но будь на то его воля, с горечью подумал он, Серенити получила бы право распоряжаться собой, своим временем как ей заблагорассудится.
Но к несчастью, все, что он мог предложить ей от себя лично, было искреннее сочувствие и готовность выслушивать ее сетования.
– Не оставляйте надежды, мисс Серенити, – пробормотал он, чтобы хоть немного ее подбодрить. – Романтическое приключение однажды возьмет да и войдет сюда само через вот эту дверь. И тогда уж вы…
– Проворно спрячусь, – с горьким смешком предположила она.
Повернувшись к нему лицом, Серенити водрузила на нос очки и расправила плечи. Но слова, которые она при этом произнесла, совершенно не соответствовали ее гордой и независимой позе.
– Мы оба знаем, что я робкая и покорная «молочная корова». И никогда мне не стать независимой, смелой женщиной, у которой хватило бы духу презреть общественные предрассудки и поступать по собственной воле и разумению, как мой кумир, леди Мэри. Слишком уж я для этого практична.
Вздохнув, она пересекла комнату, подошла к Адамсу и взяла у него из рук листки с рукописью.
– Но я по крайней мере могу делать вид, что это не так.
Дверь их маленькой типографии распахнулась настежь, и ворвавшийся в помещение порыв ветра растрепал страницы газет и журналов, которые стопками громоздились на столах и полках.
Дуглас резко выпрямился на стуле. В типографию вошел его работодатель Бенджамин Джеймс, как обычно, угрюмый и мрачный. Из-за привычки вечно хмурить брови лоб его был исчерчен глубокими морщинами.
– Добрый день, сэр, – почтительно произнес Дуглас.
Бенджамин в ответ пробормотал что-то нечленораздельное.
– Как твои успехи, отец? – обратилась к нему Серенити.
– Ничего не желают говорить, – засопел Бенджамин. – Надо чуть попозже подослать туда Джонатана. Может, твоему брату удастся развязать им языки. Клянусь Богом, у него, у этого никчемного прощелыги, это всегда выходит лучше, чем у меня. – Тут взгляд его холодных голубых глаз уперся в листки бумаги, которые она держала в руках. Одна из кустистых седых бровей старика поползла вверх, отчего выражение его лица сделалось еще более зловещим.
Дуглас втянул голову в плечи, мечтая стать невидимым или на худой конец провалиться сквозь дощатый пол. Что же до Серенити, то она невозмутимо глядела в глаза отца. Дуглас не мог взять в толк, как ей при ее-то независимом нраве удается с такой покорностью сносить вечные придирки и раздраженные выпады старика. Откуда у нее берутся на это силы? Он так хотел бы обрести хоть малую толику ее спокойствия!
– Что это еще такое? – просипел Бенджамин. – Снова какая-то наполненная бурей чувств роковая история?
– Да, я как раз закончила ее нынче ут…
– И охота же тебе попусту время тратить! – рявкнул он, выхватывая у нее из рук листки и сворачивая их вдвое.
Дуглас, краешком глаза заметив, как поникли плечи Серенити, с силой сжал ладонями подлокотники и опустил голову. Ну почему этот чурбан так пренебрежительно отзывается о ее работе? «Да разве дело только в труде, в потраченном времени?» – тут же поправил он себя. Ведь девочка душу вкладывает в эти рассказы. Она доверяет бумаге мечты и чаяния, раскрывает самые сокровенные тайники души. Но фантазиям ее не суждено сбыться. Так пусть они обретут форму трогательных, изысканных и волнующих историй.
Впрочем, ей он ни за что этого не сказал бы. У него не повернется язык заявить бедняжке напрямик, что, дескать, детские грезы следует забыть, оставить в далеком прошлом, и пусть они там покоятся в компании с порванными платьицами, куклами и мячиками. Ведь она, возможно, верит, что ее воздушные замки рано или поздно воплотятся в реальность, что бы там ни говорил ее грубиян папаша, который называет ее сочинения нелепыми бреднями.
Действительность слишком сурова, и, возможно, некоторым к ней никак не приспособиться без таких вот заоблачных путешествий, дающих силы жить дальше.
Бенджамин между тем сердито помахал сложенными листками у самого лица дочери, едва не задев ее щеку:
