вопрос, почему, если она сказала, что его чувства ей нравятся, она отказывается бросить все и уехать в его маленький домик в Камберленде. Кому-то Нарборо показался бы ужасно аморальным типом, но те, кто его знал, кто был в курсе его приключения, его бы поняли. Мортимер жил не в наше время и вел себя так, как, по его мнению, вели бы себя люди в эпоху короля Артура.
Вернувшись в свой номер в гостинице, он весь вечер ждал звонка от леди Джейн. Он надеялся, несмотря ни на что. Но он ошибался. Никто не позвонил ему. С горечью в сердце он рано лег спать и, как большой ребенок, быстро уснул, несмотря на свои огорчения.
Когда Мортимер проснулся, было такое исключительное для Лондона утро, когда ветер очистил небо от дыма и копоти, которые обычно придают мало привлекательный вид столице. Солнце весело светило и город, как кот, подставил ему свою выгнутую спину. Довольные лондонцы высыпали на улицы, а ораторы из Гайд-парка вовсю чесали языками. Но Нарборо, чье сердце было полно горечи, не радовался солнцу. Ему хотелось скорее вернуться к своим озерам и лесам. Он решил сегодня же уехать экспрессом на Глазго. В дверь постучали. Служанка принесла ему завтрак, ибо накануне вечером, не желая больше встречаться с этими неприятными лондонцами, которые ничего на свете не понимали, он попросил принести ему еду в номер.
Служанка, довольно милое существо, прошла, как пролетела, по комнате. Она представилась человеку из Камберленда какой-то лесной феей, несущей поднос с дарами для бога Пана. Она прошла через солнечный луч и на мгновение оказалась в солнечном нимбе. Мортимер не сдержал своего восторга.
— Боже! Как вы прекрасны! Я вижу вас обнаженной на берегу Дербента в лучах весеннего света…
Девушка глухо вскрикнула, покраснела до корней своих рыжих волос, чуть не уронила поднос, с грохотом поставила его на стол и бросилась бежать, как если бы за ней мчался эскадрон сатиров.
Эта выходка не слишком взволновала Нарборо, который отнес ее на счет этой странной и непонятной манеры поведения лондонцев. Умывшись и позавтракав, он начал одеваться, когда директор гостиницы позвонил по телефону и спросил у него разрешения побеспокоить его для срочного разговора. Мортимер ответил, что он с удовольствием примет его. А пока он завернулся в халат и накрыл кровать покрывалом.
Мистер Брайан Адамсон считался безукоризненно вежливым человеком. В куртке и жилете из белого пике, в полосатых панталонах, с твердым воротничком, подпиравшим его шею, он представлял вчерашнюю Англию, которая не хотела умирать и, несмотря на все новшества молодых поколений, продолжала жить по своим законам. Он осторожно зашел в комнату, извиняясь за то, что помешал своему клиенту. Он заверил, что ни за что не позволил бы себе этого, если бы не досадное недоразумение.
— Боюсь, что не совсем вас понимаю!
Мистер Адамсон кашлянул.
— Мне очень неудобно, мистер Нарборо, но вы должны понять, что в таком заведении, как наше, мы не можем допустить, терпеть… отношения, противные британскому целомудрию!..
Мортимер смотрел на директора с нескрываемым изумлением.
— Что вы хотите этим сказать?
— Мне пожаловалась Кэт Хобсон, горничная, которая принесла вам завтрак, очень принципиальная квакерша. Кстати, именно за это мы и ценим ее.
— И что я, по-вашему, сделал этой квакерше?
— Вы вели с ней неприличный разговор.
— Я?
— Мистер Нарборо, Кэт Хобсон не способна лгать.
— Ну тогда, значит, она не в своем уме.
— Мистер Нарборо!
— Ну, я ей только сказал, что нахожу ее красивой и что я хотел бы ее увидеть обнаженной на берегу Дервента весенним утром!
— Мистер Нарборо, согласитесь, что это не тот разговор, который прилично вести с молодой девушкой?
— В Лондоне действительно странно мыслят…
— Мистер Нарборо, я не хочу вести ученый спор с вами. Я не забываю, что вы, как гость, заслуживаете всяческого уважения… Однако, мы были бы очень вам признательны, если бы вы согласились покинуть наш дом.
— Короче, вы меня выставляете?
— О, мистер Нарборо, что за выражения!
— Не извиняйтесь… Лондонцы, кажется, сговорились отовсюду меня выставлять…
Он вздохнул.
— Ну хорошо. Приготовьте счет и… передайте мои извинения мисс Хобсон, у которой больше добродетели, чем здравого смысла.
— Благодарю вас за понимание, мистер Нарборо.
