зафиксироваться на моем экране. По парковой дорожке расхаживал широкий голубь, а Хорхе слушал мой рассказ о похищении дочери Руты. В его взгляде угольком сверкнуло сочувствие и сострадание. «Природа сложна, — говорил Хорхе. — Возьмем человека. Содержание и чередование молекул рибонуклеиновой кислоты связано с долговременной памятью. Содержание стероидов в крови и моче, алкалоидных солей, гипирной кислоты — в слюне и моче связано с человеческой эмоциональностью, а содержание оксигемоглобина в крови — с экстроверсией и интроверсией». Я перебил его, попросив показать, как он собирает росу. «Научился сам. Могу и вас научить». Здесь Хорхе застыл и, словно отломившийся от ветви банан, рухнул на землю и стал прижимать простыню к покрытой росой траве. Его лицо сияло, как только что отчеканенный металлический доллар. Но он быстро поднялся и с простоватым красноречием добросовестного ученого стал мне рассказывать о своей лаборатории. «Знаете правило, если я получаю из росы жидкость цвета свежего желтка, то до золота два шага»… И так далее. Внезапно я понял, что все на свете только привычки. В тот момент мой ум был так ясен, что возникало множество мыслей. Люди иррациональны. Да здравствует абсурд! Мы создаем атомную бомбу и делаем золото из росы. Где же интеллектуальный потенциал ученых, кому он служит? Он служит абсурду, а потому, Мари-Луиза, не пиши, пожалуйста, писем с требованием более точных данных об этом будущем супероткрытии. Прошу прощения, если где-нибудь попусту бросил какое слово, но жизнь это полутрагедия, полукомедия. Может, тут Фрейд, и Хорхе в детстве был влюблен в какую-нибудь кузину, которую бабушка поднимала спозаранку, чтобы та умывала лицо росой, делающей кожу лица бархатной?.. Я спросил у Хорхе, не считал ли его кто-нибудь чудаком. «Чудаком? Нет». Вот его одноклассник был чудак… И с юмором висельника он начал рассказывать, как один ученый, фанатично работая шесть лет, хотел изобрести такой тюбик для зубной пасты, чтобы, когда ее выдавливается слишком много, можно было бы возвратить излишек обратно. А перед самым открытием ему на голову возьми и упади кирпич. Шел мимо строек, на голову свалился кирпич, и он попал в светлый мир Божий. Я распрощался с симпатичным Хорхе и трусцой направился к своей гостинице. Было мистически прозрачное утро. В траве парка сверкала росная бижутерия. Да здравствует человеческий Интеллектуальный коэффициент! Да здравствует Коэффициент доброты! Едва ли эти измерения способны охарактеризовать окружающий нас иррациональный хаос. Ха-ха.
На субботней тренировке я показал третий результат. Лучшим был Прост. Третий результат обеспечил мне хорошую позицию на старте. Все единогласно утверждали, что это сенсация. И вот наступило воскресенье. Все готово к гонкам. Время тащится, словно раненый краб. Айртон Сенна разговаривает со своим механиком. Оказавшийся в роли зрителя, Нельсон Пике беседует с Простом. Погруженный в свои мысли, я сижу в автомобиле и слышу обрывки разговоров. «Иди ты, мудрец, — слышу голос Пике. — Пошли тебя за смертью, так достанет жить на сто лет». Прост смеется. До старта полчаса. К ним подходит Стефан Юханссон. «Нельсон, это ты? А говорили, что ты умер». Слышу. «Всего-навсего покалечил руку, ребро и получил сотрясение мозга. Самочувствие так себе. Нет аппетита. Ночами не сплю»… «Как поживает твое идеальное государство?» — спрашивает Юханссон. Пике улыбается. «Бедняга Прайс. Он оставил нас и едва ль пожелает возвратиться в такой несовершенный мир», — говорит Прост. «Как настроение, Роберт? — подойдя, спрашивает Хонда. — Джонсон, шеф нобльской конкурирующей фирмы, говорит, что твое третье время на тренировке — чистая случайность. Это якобы то же самое, как поймать на улице пятьдесят женщин, напялить им боксерские перчатки и велеть боксировать, обучая их тайнам этого ремесла тут же на месте». Я ему ответил, что гонщиками рождаются, а не становятся. «Гонщик рискует жизнью затем, чтобы ощутить мгновения, когда он живет всей полнотой своего И. К., а не прозябает, как обычно в жизни». Я сказал Хонде, что он совершенно прав.
Небо словно цинковое. Серебристые облака ждут, когда солнце их растопит, снимет, как плесень. Бергер расхаживает вокруг автомобиля и насвистывает песенку «Гвозди и гроб». Хонда проводит ладонью по надписи «Ненавижу русских». «Я бы не хотел, чтобы такие надписи были забрызганы мозгами, — говорит он. — Представитель Русского клуба Мехико уже заявил нашей команде протест из-за этого. Они могут разлить на повороте смазку или еще что-нибудь придумать. Роберт, ты прибавил забот к моим заботам». С этими словами Хонда направляется к Сенне. Слышу, что он ему говорит. Слова кружатся в воздухе черными голубями и не дают мне сосредоточиться. Я вспомнил о тебе. В душе стала таять грусть. Мари-Луиза, сладкое сердце, храни образ моей любви. «Правильные, но различные мысли об одном и том же — это стрельба в одну точку с разных пространственных позиций — миллиарды вариантов», — доходит до меня голос Хонды. «Все страсти и стремления человека — это Усилия осмыслить, понять свое существование, попытка избежать безумия», — говорит Сенна. Они беседуют о высоких материях, не о том, что недогреты шины и тому подобном. «Надо оградить нашу самореализацию от релятивизма Комиссии», — это говорит Хонда. Сижу в автомобиле и чувствую, что пересыхает во рту. Одиночество и покой мгновения. Мысли, которые я фиксирую бессвязно и бессистемно. Ко мне подходит девушка лет шестнадцати. Ее взгляд впился в меня с огромной силой. Ведь я весь в надписях, сверкающий, в центре внимания. На ее лице запечатлена неоскверненная искренность. Коротенькие волосы, всего несколько сантиметров. Эти губы — в их уголках то ли морщинки, то ли что-то еще, и выражение рта нервное, прямо-таки жалобное. Бледная, как калла. Она была не столь красива, сколь ошеломительна. «Вы не хотите быть первым?» — спросила она меня. Ее имя, как я потом узнал, — Летиция. Красивое, не правда ли? «Хочу», — сказал я. «Так хотите быть у меня первым?» — спросила она. «Я постараюсь быть первым», — сказал я. В чашах стана зрели, наполнялись плоды, сводящие с ума знатока женской красоты. «Тогда позвоните мне после гонок. Вот телефон моей гостиницы. Этой ночью вы будете у меня первым». «Вообще первым?» — спросил я с изумлением. «Да», — сказала она, и у меня внутри резануло словно бритвой. Я старался не подать вида, что у меня кошки скребут по сердцу. У нее почти не было волос, а у меня сил отказаться от искушения. Мои мысли о предстоящей ночи любви омрачала возможность черной оценки со стороны Комиссии. Да, я мог совратить девушку. Ведь я весь в лучах рекламы, с ореолом героя. Надписи, белый комбинезон, сверкающий автомобиль… Но я бы повредил своему Коэффициенту доброты. С другой стороны, я не из тех, которые проходят мимо счастья с завязанными глазами. Так я ломал себе голову, как вывернуться из путаной ситуации. Шестнадцатилетняя девушка — соблазнительный ароматный цветок красоты! А вдруг и на самом деле на жизнь не
