какого-то Рафаэля. Сами знаете — путешествие, знакомство, любовь и расставание. Дешевая цветная базарная бумажка. Но нет… За десять су воплощается счастье. Ее зовут Черной Мартой. Она чемпионка нашего публичного дома по атлетической гимнастике.
— А может, вы все-таки возьмете другую девушку? — спросил Роберт.
— Какую ж брать? Все сейчас на семинаре.
— На каком еще семинаре? — поинтересовалась Мари-Луиза.
— Там устраивается специализация, — охотно пояснил боброусый. — Одни совершенствуются в политике, другие интересуются спортом, третьи — искусством… Что ж. Пусть повышают свой Интеллектуальный коэффициент. Только семинар по любви их утомляет, но он — завтра. Сегодня они свеженькие. Клиенты здесь пассивные едоки счастья. За все отвечают девушки.
— А где мадам? — спросил Роберт.
— Мадам Бу-Бу на семинаре.
Снова пошел дождь. Бронзовые капли дождя барабанили по окну. Оловянные тучи плыли, словно лодки.
— Это Роберт Шарка, пилот «Формулы-1» команды «Идеал», — сказала Мари-Луиза. — Может, уступите Черную Марту?
Ус подскочил и всплеснул руками:
— Какая честь! Простите, не узнал… Конечно, конечно, вам без очереди…
Мари-Луиза и Роберт не слушали восторженной тирады клиента. Они поднялись на второй этаж к Черной Марте. То, что им предстоит быть втроем, девушка восприняла, как нечто само собой разумеющееся.
— Первый вопрос, — усевшись в кресло, начал Роберт, — приходилось ли вам спать с лысым толстяком?
— Я раздала океан любви, — ответила Марта. — Всех не припомнишь.
— С татуировкой на груди?
— Вы из полиции?
— Нет, — ответил Роберт.
— Я с таким не знакома, — покачала головой Марта.
Девушка хитрит, подумал Роберт. Надо ее вызвать на разговор, чтобы приобрести доверие.
— Вам привет от Рафаэля, — сказал он.
— Как? Вы знаете Рафаэля?
Роберт молча кивнул головой. Марта подошла к окну и закрыла его.
— Рафаэль сказал бы, поет колыбельную летний дождь… Рафаэль полон еще никем не обнаруженных слов, которые спят в соке трав и в пыли пергаментов. Его эпитеты и метафоры безошибочно попадают в самую суть. — Девушка сомкнула, а потом в задумчивости распрямила руки. — Сначала, пока утро еще глухо к заре, он меня жадно ласкает. Но вот прозвучали первые трубы восхода, и Рафаэль хватается за перо. Солнце, его летучие змеи взобрались на нобльский старый город. Куском красной черепицы оно плывет по крышам, и Рафаэль подымает голову, говоря: «Ты бесподобно красива». Воспоминания… Трепещащее твое тело, говорит он, я срываю, как полевой одуванчик, и пушинки любви парят, отталкиваясь своими цепкими лапками… Поэт!.. Что ж, моя молодость уже давно уплыла с речной водой, но любовь сильнее смерти. Теперь душа плачет в немой тоске… Тоске по Дюссельдорфу. Мокрые площади, почерневшие деревья…
— Вы пишете стихи? — спросила Мари-Луиза.
— Нет. Но страшно люблю хорошую поэзию… Что просил передать Рафаэль?
— Привет. — Роберт перевел дух и спросил: — А насчет того лысого толстяка?.. Он тоже мой приятель…
— Есть такой. Страшно много ругается, пьет и курит. Он сейчас спит в комнате Бешеной Кошки.
— Скажи, Марта, — проговорила Мари-Луиза, — ты бы не хотела вступить в Орден любви к ближнему и все тепло своего сердца отдать беднякам? За пределами государства Нобль. Увеличивать в людях Коэффициент доброты… Возьмем пример с матери Терезы. Однажды, хлопоча среди бедняков, она наткнулась на человека с зараженным гангреной пальцем. Палец надо было немедленно ампутировать. Мать Тереза схватила ножницы, произнесла молитву и быстро срезала палец. Потом они оба потеряли сознание. Такая жертвенная жизнь, разве она не для тебя? Подумай!
— Нет. Я уже нашла свое призвание. Все мы здесь в большей или меньшей степени нимфоманки. Мне нравится быть на людях. Здесь я чувствую себя нужной, здесь нахожу свой смысл и свою задачу. Ведь Рафаэль тоже уговаривал меня уезжать отсюда… Здесь… — она начала волноваться…
Как садовник прививает белый налив, антоновку или ранет, так Мари-Луиза терпеливо уговаривала Черную Марту стать на путь добродетели, но все было напрасно.
В комнате Бешеной Кошки, напившись пива, спал Моррисон, человек, которого искал Роберт.
— Вставай, дрянь! — прорычал Роберт, когда они остались втроем.
Едва тот успел сесть, как Роберт влепил ему ладонью под подбородок.
— За что? — взревел Моррисон.
