постель. Но она пришла ко мне.
— Тебя кто-нибудь видел?
— Нет.
— Нужно быть осторожней, Вега.
— Вега?!
Она бросилась ко мне, прижалась к моей груди и вдруг затихла.
— Ты! Это ты! — задыхаясь, шептала она, и ее слезы обжигали мне лицо. — А Зибель сказал, что ты умер.
Не было времени ждать. Я схватил записки Зибеля, прижал к груди портрет Елены Зибель с планом коридоров, который я знал уже наизусть, и потащил девушку за собой. Она, ничего не понимая, изумленно смотрела на меня.
— Нужно бежать!
— Да, но как? Зибель мертв, а я не вспомню, как найти эту дверь. Я не смогу ее найти.
— Нужно бежать! — повторил я.
Я пережил наше бегство миллионом различных способов. Было опасно, но я не боялся и ни на минуту не сомневался в успехе. Нельзя было терять времени. Вега выпрямилась и вдруг пошатнулась.
— Я не могу потерять тебя еще раз. Я хочу родить ребенка свободным или умереть. Бежим.
Она не спросила, куда мы бежим, я и сам этого не знал. Мы прислушались. К дверям кто-то приближался. Вошел девяносто третий. У меня подкашивались ноги.
— Вы готовы? — спросил он и улыбнулся.
Мы сказали друг другу несколько слов на прощание, уверенные, что вновь увидимся, притом на свободе, пожали руки, взволнованные и расчувствовавшиеся, какими раньше друг друга не видели, я велел ему быть осторожным, следить за Хензегом, Папанели, доктором Андри-шом, за ядерным самоликвидатором, дорогу к которому он знал. И мы с Вегой отправились в путь.
Бесконечные коридоры, по которым мы ходили двадцать лет, обняли нас своим белым светом. Они были бескрайними, и мы помнили об этом, как и о том, что в них полно было дежурных, но в то же самое время везде стояли наши — девяносто третий позаботился о нашей безопасности. Но нужно опасаться Хензега и Папанели, встреть мы их — все может случиться. Вега крепко сжимала мою руку, не произнося ни слова, но я видел ее бледное лицо и потемневшие от боли глаза. Мы прошли уже половину пути, как вдруг она выпустила мою руку и села на пол.
— Иди один, я больше не могу!
— Что с тобой, Вега? Ты устала?
— Не знаю, это не усталость, что-то другое. Мне никогда не было так плохо.
Я взял ее на руки. Необходимо было как можно скорее добраться до заветной двери, ведущей в большой мир, а там все будет по-другому. По- другому? Мы не знали, что нас там ждет, и долго обсуждали с девяносто третьим нашу предполагаемую встречу с людьми. Я немного боялся. Немного? Сейчас нельзя было думать об этом, я должен сосредоточиться, точно рассчитать время, когда дежурный обернется к нам спиной, и в этот момент свернуть в следующий коридор, где тоже был дежурный, и нужно было снова выжидать подходящего момента. Веге стало совсем плохо, ее лицо побелело и слилось с одеждой.
Она попробовала улыбнуться, но губы ее задрожали, а в уголках глаз показались слезы.
— Не понимаю, что они со мной сделали. Мне так страшно. Как будто мы в каком-то огромном зале с зеркалами. И постоянно в них отражаемся. Вращаемся по кругу. Мы ходим по кругу?
— Нам осталось пройти только три коридора. Потерпи еще немножко!
Нам оставалось гораздо больше. Руки у меня онемели, шаги стати неверными. Вега все поняла. И сказала, что пойдет сама. Я поставил ее на пол, она сделала несколько шагов и зашаталась. По соседнему коридору шли Хензег и Папанели. Мы вжались в стену. Увлеченные своим разговором, они не заметили нас. Хензег размахивал руками. Папанели отрицательно качал своей темной головой.
— Все кружится. Кружится, — бредила Вега. — И мы кружимся. А коридоры делаются все темнее. Я уже не чувствую своего тела, я плыву, нет, летаю. Я летаю?
Колени у нее подгибались, взгляд стал блуждающим, она снова прислонилась к стене, как бы ища опоры. Опоры не было.
— Объясни, что со мной происходит. Ты такой умный.
Я мог бы ей объяснить, но не имел права. Она пришла прямо от доктора Андриша, а у доктора Андриша были уколы на разные случаи. Были и таблетки. Ими он контролировал наше нестабильное равновесие, превращая его в стабильное. И не только его. Он контролировал нашу жизнь, желания, мысли, поступки, все. Из-за него умерли двое наших, потом еще двое. И сам Зибель. А теперь умирала Вега. Мне не хотелось в это верить, но я не мог обманывать себя. Папанели не любил экспериментов, в них был риск, а он не выносил риска. Этот ребенок поставил бы его перед новыми проблемами. Он боялся ответственности, и без того его утомляло наше необъяснимое поведение и еще более необъяснимое поведение Хензега. Полностью лишенный
