Хензег воспринимает меня по-своему, понимает ли он, что происходит у меня в душе, или, как всегда, равнодушно не замечает моего состояния, не знаю. Да и не спрашиваю. Я уже никого не спрашиваю. И ни о чем. Я выбираюсь из аудитории, как только что тонувший человек глотаю воздух и бегу к доктору Андришу. Доктор Андриш знает меня давно. Еще со студенческих лет. Ему известно и мое состояние. Он все время хочет мне чем-нибудь помочь, но я и его боюсь. Когда-то, когда я изучал биологию и биогенетику и разные другие медицинские науки, я понял, насколько они отстают от технических. И все же именно с помощью медицины и биогенетики мы проделали величайший эксперимент. С их помощью мы убивали. По-разному: болезненно и ужасающе, спокойно и безболезненно, но всегда строго научно. Потом, когда миновало время смерти и нам стала нужна жизнь, мы опять с помощью этих наук ее создали. Такую, какая нам была необходима. По своему желанию. Без каких бы то ни было угрызений совести, освободившись от элементарных человеческих представлений о счастье и долге, о продолжении рода. Благодаря нам и нашим опытам, человечество, не подозревая того, оказалось в новой эпохе.
Доктор Андриш в своей лаборатории. Упорно работает над чем-то новым. Совершенствует человеческий мозг.
Никому не рассказывает о своей работе. Он уже давно не ставит опытов на мышах и крысах. Периодически он поднимается наверх, вертолет отвозит его в какую-нибудь тюрьму, полную молодых преступников, и там, на ком-нибудь из них, он ставит свои смертоносные опыты. Опять же во имя жизни.
— А ты спишь ночами?
— Конечно, Зибель. Сплю, очень хорошо сплю. А почему мне не спать? Я все это делаю не для себя, а ради них же, людей. Ты ведь знаешь, что наука не обходится без жертв. Повторяй себе это по десять раз на дню, это помогает. Как Елена?
Состояние Елены ни для кого не тайна. Тайна в другом: не только состояние Елены причина моего беспокойства. Есть кое-что другое, что называется совестью. Иметь ее — большая роскошь, а в наше время это может отравить всю жизнь.
— Ей осталось совсем немного, — говорю я.
— Когда придет время, ты должен позаботиться, чтобы она не страдала от болей. Я здесь кое-что приготовил. Это создает иллюзию легкости, вселяет надежду, тебе кажется, что ты выздоравливаешь и засыпаешь с улыбкой. А прежде чем уснуть навсегда, у тебя есть два часа, в течение которых мысль проясняется.
— Дай мне это! — Я протягиваю руку.
Он с сочувствием смотрит на мою протянутую руку, потом открывает шкафчик, достает пузырек и, улыбаясь, передает его мне.
— Спасибо тебе, Андриш!
Теперь я могу жить спокойно. Жизнь свернулась клубком в моей протянутой руке. Могу оборвать ее в любой момент. И могу не бояться призраков. Могу от них ускользнуть. Но что это? Я снова слышу шаги. Кто-то идет за мной следом. На этот раз действительно идет, хотя мне всегда так кажется. Я поворачиваюсь и вижу одного из клонингов. Значит, мне не показалось. Я сворачиваю в первый коридор, он — за мной, не подозревает, что я его видел. Останавливаюсь перед кабинетом. И он останавливается. Не поворачивая головы, я чувствую, что он смотрит на меня. У него на глазах я нажимаю на кнопку в полу, дверь открывается. Переступаю порог и скрываюсь внутри. Я прислоняюсь к стене и весь дрожу. Елена, я для тебя это сделал. Ты довольна? Она безучастно смотрит на меня со стены. Не благодарит меня. А клонинг все еще стоит в коридоре. Он ищет кнопку в полу, и я боюсь, что он ее не сможет найти. Нет, находит, помечает и удаляется. Но он вернется, обязательно вернется. Как и я бы вернулся, будь я на его месте. Мне часто снится, что я кло- нинг и у меня такое же, как у них, лицо. Тогда я вскакиваю с постели и, встав перед зеркалом, начинаю по одному устанавливать отличия. Долго убеждаю себя, но стоит оторваться от зеркала, как снова возвращается страшная мысль, и я снова липну к нему.
Я один в кабинете, но смеюсь. Кого я обманул? Себя или их? Или Елену? Не люблю экспериментов. Заботливо прячу пузырек, который мне скоро понадобится. Я найду в себе силы покончить с собой, но покончить с тем, что я создал — никогда! И Елена умрет, не простив меня. А клонинг, который был сейчас в коридоре, может сделать невозможное. И если бы я был на его месте…
— Ты простишь меня? — спрашиваю я портрет.
— Никогда! — отвечает она.
Вижу, как ее губы шевелятся, глаза прищуриваются, лицо замыкается.
— Никогда! — повторяет она.
5
Они стояли лицом к стене. Десять человек. Утром, во время проверки, я сам их отобрал. Я всегда сам отбирал их, наугад, предварительно не задумываясь, все равно все должны были умереть, а те, кому это выпадало раньше, были счастливее. Но, кажется, они так не думали. Им не хотелось умирать, и пока были живы, они все еще на что-то надеялись, а смерть — это конец всему. Их губы были всегда крепко стиснуты, глаза гневно блестели, а кулаки угрожающе сжимались. Некоторые оставляли друзьям письма, которые никогда не отсылались. Я любил вечером полистать эти письма, открывая для
