Я вхожу. Девушка прильнула к стеклу, смущенно поворачивается и смотрит на меня.
— Что-нибудь случилось, господин Зибель?
«Да, случилось, — хочется мне сказать, но почему-то не могу, а девушка продолжает на меня смотреть. — Моя жена умерла».
Молча дотрагиваюсь до нее, и она сразу понимает, я заключаю ее в объятия, кладу голову на плечо, упругое, покатое и по-матерински теплое, чувствую вкус собственных слез. Я никогда не плакал, и сейчас долго сдерживаемые слезы свободно льются. Что с тобой происходит, Зибель? Может, тот мерзавец, что сидит внутри и периодически пробуждается, объяснит мне? Этот негодяй вечно наблюдает за мной, носит мое имя, это — я и не я, страшный судья и насмешник, и если бы я ему поддался, он бы сию минуту сунул мою голову в петлю. Но я не поддаюсь. И сейчас не поддамся, ни на секунду не останусь один. Я погружаю пальцы в волосы девушки, они податливые и теплые, как вода на солнце, стараюсь улыбнуться. Мне это удается. Вот сейчас я посмотрю ей в глаза, зеленые и глубокие, как вода в колодце, в которой отражаются склонившиеся деревья. И отражаются звезды. У кого я видел такие прекрасные зеленые глаза?
Ах, да, у заключенной. Прошло столько лет, а ты ее не забыл. Она любила тебя. А что ты с ней сделал?
Сломал ее, как цветок, своими алчными руками, проделал над ней самый страшный опыт, первый, ведь она могла и умереть, и ты это знал, негодяй, но и это тебя не остановило. Девушка должна была родить твоего ребенка, и она родила его, но не своего, а ребенка Елены, а ты отнял его и во второй раз. А потом… Потом ребенок исчез… Ты помнишь, как доверчиво она отдала тебе ребенка, ведь ты был его отцом? А потом ты вернулся вне себя от злости и не мог посмотреть ей в глаза, ты ни на минуту не задумался о том, какую боль ты ей причинил, и только ненавидел ее — человек всегда ненавидит тех, кому он причиняет непоправимое зло, а ты ненавидел ее за то, что она родила ребенка, из-за которого Елена замолчала навсегда. И что ты сделал потом, идиот? Приказал ее убить. Не хочется вспоминать, не так ли? Никогда не хочешь вспоминать. Хочешь забыть, но не можешь. Даже теперь.
Руки утопают в волосах девушки, которую тоже ты создал, глаза тонут в глазах девушки, а ведь ты любил только одну женщину, но именно она наказала тебя своим вечным презрением. И умерла, не простив. И унесла с собой твою душу. Вспомни, какие письма ты писал ей когда-то! Вспомни, каким благородным, сильным и добрым ты представлялся в этих письмах. Но уже тогда ты не мог ее обмануть, и чем мягче и благороднее ты выглядел в этих письмах, тем более жестоким и грубым становился в повседневной жизни. У тебя оставалась лишь одна такая гавань, где ты обретал спокойствие, — твоя мертвая лаборатория, в которой в бесцветных пробирках и склянках ты консервировал кусочки кожи мертвецов. Ты сам убивал этих людей, создавая их потом заново, но уже по своим меркам, без памяти и чувств, покорных, и это медленно, но верно превращало тебя в бога. Но был ли ты богом? Хотя бы на мгновение?
Да?
Нет? Что же ты не отвечаешь?
— Елена, — шепчу я и зарываюсь лицом в теплое плечо.
Наконец-то моя Елена возвращается ко мне. Я люблю ее, обнимаю, целую ее глаза, волосы, шепчу в них, утопаю в них. Теперь, после стольких лет, мы снова вместе. Ведь она не умерла, кто меня обманул, что она умерла? Она жива, и я жив, а если она мертва, то и я мертв. Кто может сказать точно, что есть жизнь и что смерть?
Разве это не одно и то же, разве это не два состояния одного и того же?
20
Я прихожу к ней каждый день. Не могу не приходить. Я ужасно одинок. Доктор Андриш начал меня избегать. Это кое о чем говорит. Раньше двери его кабинета всегда были для меня открыты. И Хензег все время занят. Он уже ни о чем меня не спрашивает. И не требует никаких докладов. Пока я отсутствовал, он все взял в свои руки. И понял, что может обойтись без меня. А это конец. Но в секторе А случилась авария, потому что Хензег не учел самого важного фактора — времени. Он не предполагал, что это приведет к аварии. А потом, поставленный перед фактом, ликвидировал пятерых клонингов. Конечно, у него не было другого выхода. Но вынес ли он урок из своей ошибки? И будет ли это последней аварией? Крамер торопит, а Хензег выслуживается перед Крамером. Я уже вне игры.
Мне бы хотелось вызвать его на разговор, припереть к стенке, но он ускользает. Занял новую позицию. Даже в игре в шахматы. И ошарашивает меня неожиданными ходами.
— Вы, Зибель, постоянно проигрываете, — недовольно изрекает он.
Это я-то проигрываю? А зачем тогда прислали Па-панели? И почему Хензег забывает о законе сообщающихся сосудов?
Клонинги тоже стали мрачными и молчаливыми, все время переглядываются и перешептываются, почему-то их разговоры не удается записать. Неужели они обнаружили прослушивающие устройства? Их молчание пугает. Да и работа в лабораториях вдруг странно ухудшилась.
Случайно? Вряд ли…
