Допустим, намекнуть Джо, что стоит еще с кем-нибудь посоветоваться. Она послушает вас или уж во всяком случае не устроит вам такую же сцену, как мне. Уайт говорил, что уже не раз ей намекал, но она не обращает внимания.
— Конечно, я сделаю все, что смогу. Но я бы хотел знать, Сомертон, что, собственно, с вами произошло? Вы говорите, у вас нервы расстроены, а это можно понимать по-разному. Вы действительно неважно выглядите, но что вы при этом испытываете?
Сомертон устало махнул рукой:
— Бога ради, не говорите, как плохо я выгляжу! Меня мутит, когда я это слышу. Люди, с которыми я никогда не встречался, подходят ко мне на улице, говорят, что я кажусь больным, и спрашивают, не нужна ли их помощь. Что я испытываю?
Сомертон нагнулся вперед и с несчастным видом уставился в глаза Трента:
— Скажу вам. Мне кажется, что я схожу с ума… умираю, начиная с головы… Хотите, расскажу, как это началось? Неделю назад вечером Джо предложила отправиться в Ментону, потом горной железной дорогой в Соспель, где мы никогда не были, и вернуться через Ниццу. Мы собрали небольшую компанию в отеле и решили двинуться на следующий день. Наутро я спустился вниз раньше других, и тут ко мне подошел портье Гастон, сказав, что он достал то расписание движения поездов в Соспель, которое я у него просил. Я удивился, так как мог бы поклясться на смертном одре, что никогда не только не просил достать расписание, но даже и мысли об этом не имел.
Вечером, когда я переодевался в своей комнате, в дверь постучали, и зашел человек, сказав, что он коридорный, которого я вызывал звонком. Я же никого не вызывал. Человек удивился, потому что, по его словам, звонок прозвучал в служебной комнате, а синий огонь над дверью спальни, который зажигается, когда звонят, он выключил лишь перед тем, как постучал. Я сказал, что у них, наверное, испортилась электропроводка, и он вышел, как-то странно взглянув на меня. После того, что случилось утром, мне это не понравилось. Я не звонил, и мне незачем было кого-либо вызывать, но, может быть, я все же позвонил? Меня это расстроило, и за обедом Джо спросила, что со мной. Конечно, я ответил — ничего, но еще больше расстроился и потом плохо провел ночь.
На следующее утро, когда я брился, все повторилось. Слуга постучал, спросил, чего я желаю, и знаете ли, Трент, я сказал, что мне нужны сигареты лишь для того, чтобы он снова не взглянул на меня, как на сумасшедшего.
На другой день мы пошли смотреть регату, и я заключил пари с одним человеком, поставив на понравившийся мне экипаж яхты. Я проиграл, и мне не хватило денег, чтобы рассчитаться. Тогда я отправился в Лионский банк, где пользовался кредитом, взял десять тысячефранковых билетов и несколько банкнот меньшего достоинства. Потом вернулся к своей группе, снова заключив несколько пари. Когда же я вынул кошелек, чтобы рассчитаться, то обнаружил там двадцать тысячефранковых билетов.
Я никому ничего не сказал, был слишком расстроен. Вернулся в банк и спросил, какую сумму я взял. Кассир показал чек — 10.500 франков. Я сказал, что мне выдали двадцать тысячефранковых билетов, и вынул кошелек, чтобы показать их. Но там оказалось только десять билетов. Кассир посмотрел на меня так же, как тот слуга. Я готов был завопить.
На следующий день мы с Уайтом прогуливались и остановились, как нередко бывало, у киоска мадам Жу-бен, чтобы купить газеты. Я взял вышедшую накануне, во вторник, 2 февраля, газету «Таймс» — последний выпуск еще не поступил. Когда мы расположились, чтобы просмотреть газеты, я, еще не успев развернуть «Таймс», обратил внимание на дату: на первой полосе значилось — понедельник, 2 февраля… прошлого года!
Я обратился к Уайту: «Странная вещь. Посмотрите, какая дата стоит на моей газете». Он взял ее и сказал: «Ну, и в чем дело?» Я продолжал: «Да разве вы не видите? Она прошлогодняя». Уайт посмотрел на меня тем же взглядом, который вызывал во мне такой ужас: «Да нет же, это действительно вчерашняя газета». И я в этом убедился, как только взял ее в руки.
Когда мы вернулись в отель, я сказал Джо, что мне нужно немедленно обратиться к врачу, ибо впервые в жизни мои нервы сдали. Я не признался ей, что беспокоюсь за свой разум. Она высказала уверенность, что это действительно необходимо, так как в последние дни я кажусь несколько странным, и послала за этим малым — Колем. Ну, вы знаете, что я о нем думаю. Я рассказал ему все то же, что и вам, до сих пор я больше никому об этом не говорил. Коль велел принимать успокаивающие средства по его предписанию, не переутомляться, отказаться от курения и спиртных напитков.
Трент сперва молча выслушал перечисление всех этих странных фактов и причуд фантазии, потом погасил сигарету и сказал:
— Я в таких вещах не разбираюсь, но согласен, что едва ли все эти факты можно объяснить нервным расстройством в обычном понимании. Все же, Сомертон, как мне подсказывает мой небольшой опыт, вы вовсе не похожи на душевнобольного.
У Сомертона вырвался нетерпеливый возглас:
— Вот именно! Я себя чувствую абсолютно в здравом уме, и все-таки остается фактом то, что я порой не знаю, что делаю. Но вы еще не слышали наихудшего — того, что свалилось на меня сегодня утром. Видите ли, неделю назад я отправил своей жене подарок ко дню рождения. Она сейчас в Лондоне, в нашей квартире на Брук-стрит, — ей ненавистен Монте-Карло. Я послал небольшую китайскую статуэтку из белого нефрита — купил в лавочке мосье Гранжетта на улице Де Ла Скала, оставив ему адрес для отправки. А сегодня утром получил письмо от Мэри с теплой благодарностью за подарок. Но в то же время она спрашивает, не был ли указанный мной адрес своего рода шуткой. К счастью, люди, проживающие по этому адресу, знали, где мы живем сейчас, но даже при этом получение посылки задержалось на три дня. Мэри прислала наклейку с адресом, отпечатанным на машинке. Хотите взглянуть?
