— Теперь я тебя понимаю, — сказал Роберт. — Твое хобби — розы, закат и восход… Мое хобби — красивые мгновения. Это мгновение красиво.
— Чтобы ему быть еще красивее, наклонись, я тебя поцелую. Ты похож на одного артиста. Такие же благородные черты. Такой же открытый взгляд. Нет в мире слов передать это очарование.
Мари-Луиза впилась Роберту в губы. Тот был совершенно ошарашен.
— Что так струится во мне? — спросила Мари-Луиза, гладя Роберта по щеке. — Любовь?
— Если бы так! Я бы перешел в тепло твоей любви, как в новую веру.
Они молча глядели друг на друга. В глазах светилось жадное томление, скрепившее в глубине сердец тут же возникший договор.
— Но я не могу бросить Тома, — сказала Мари-Луиза. — Он этого не вынесет. И что будет с моим Коэффициентом доброты?
— Теория существует сама по себе, а жизнь сама по себе, — сказал Роберт. — Жизнь бежит своим руслом.
— Поцелуемся еще раз, — с новой отвагой вдруг вспыхнула Мари-Луиза.
Оторвав губы, Роберт заметил, что черты ее лица внезапно переменились, и повернулся в сторону двери. Там с каменным лицом дипломата стоял Том. Все шло, как в театре. Медленными пружинистыми шагами он подошел к ним. Роберт начал первым:
— Если вы собираетесь нанять меня для драки, не спешите вытаскивать кошелек. Махание кулаками и ногами не для меня. Другое дело — гонки, автородео.
— Зачем ты так, Роберт, — сказала Мари-Луиза. — Перед лицом неудачи у Тома всегда пропадает чувство юмора. Кажется, Том, я влюбилась в Роберта. Сегодня уже дважды я бросилась ему на шею.
— Ты бросаешь меня? — бледнея, спросил Том.
— Как бы не так, — сказал, вставая Роберт. — Она и моллюска не бросит.
— Сядь, Роберт. Сядь и ты, Том. Я выйду. Я совсем растеряна. Хочется плакать и больше ничего. Я сама не знаю, что делать. Жизнь так сложна. Видно, мудрость и милосердие у меня не на самой высоте. Зря я ношу звание члена Комиссии. Я ухожу. Иду. Молю Бога, чтобы не дал утонуть в луже слез.
— Не оставляй меня одного, — сказал Том.
Мари-Луиза задумчиво молчала.
— Ну хорошо. Я остаюсь. Попытаюсь взять себя в руки. Устроим игру. Игру самовнушения. Ты не боишься, Том? Говори — да или нет.
— Да, — сказал Том, садясь за столик.
— Ты травмирован, придавлен неопределенностью.
— Да, — сказал Том, глубоко вздыхая.
— Нервный, раздраженный, — говорила Мари-Луиза. — Заметно неуверен в себе.
— Наверно, так.
— Переживаешь из-за неопределенности. Озабочен.
— Да
— Но тебе становится легче. Ты немного озабочен, немного скован, немного обеспокоен, — Мари-Луиза провела рукой Тому вдоль висков.
— Может быть.
— Тебя ничто особенно не волнует. Ты чувствуешь себя более или менее свободно.
— Да, — ответил Том.
— В общем, ты уверен в себе и совсем не думаешь волноваться.
— Стараюсь.
— Чувство полного комфорта. Ты уверен в себе, свободен, раскован, — Мари-Луиза гладила Тому волосы к затылку.
— Допустим, так, — снова вздохнув, сказал Том.
— Исключительное хладнокровие, на редкость уверен…
— Нет. То есть да. Пытаюсь. Уверен на редкость.
— И вершина: полнейшее спокойствие, непоколебимая уверенность в себе.
— Если бы это было так! — сказал Том.
— Надо бы научить этой молитве Нельсона Пике, — сказал Роберт. — Это ему бы пригодилось на завтрашних гонках.
— Это пригодилось и моему Тому, — сказала Мари-Луиза. — Не так ли, Том? Ведь правда, малыш?
— Не обращай на меня внимания, Том, — сказал Роберт. — Лучше посплетничаем и понаблюдаем, как присутствующие стимулируют производство французского шампанского.
— Правильно, — согласилась Мари-Луиза. — Посплетничаем. Роберт, расскажи об Афганистане.
— Я оказался в дислоцированном в Пакистане подготовительном отряде потому, что ненавижу Советы, — начал Роберт. — Однажды, летом 86-го, в
