ней; если она освободится?
— А деньги хоть что-нибудь для тебя значат, Дэвид? — неожиданно спросила она.
— Конечно. Мне всегда хотелось иметь много денег, но у меня их никогда не было. А почему ты спрашиваешь об этом?
— Меня интересует, что ты готов сделать за достаточно крупную сумму?
— Что сделать? — удивленно спросил я.— Что ты имеешь в виду?
Лаура повернулась на бок и прямо посмотрела мне в глаза.
— Готов ли ты рискнуть, если ставка будет достаточно высокой?
Я внезапно почувствовал, что мы вступаем на слишком опасную почву. Я напоминал себе слепого, который стоит на краю пропасти и чувствует, что следующий шаг приведет его в бездну.
— Я не могу сказать, что ради денег готов на все,— сказал я, принужденно улыбаясь,— но многое, конечно, зависит и от суммы.
Руки Лауры ласкали меня.
— Допустим, что будет триста миллионов лир,— проговорила она.
— Но откуда же вдруг возьмется такая сумма?
— Состояние Бруно гораздо больше. Если бы я освободилась от Бруно, то оно перешло бы ко мне. А если мы поженимся, то половину этого состояния я отдала бы тебе. Это составит сто пятьдесят миллионов лир. Вряд ли нам удалось бы покинуть Италию, но ты смог бы открыть в Милане или Риме архитектурное бюро. А позже, если дела пойдут хорошо, ты расплатился бы со мной. Или я стала бы твоим компаньоном. Это мне так нравится, Дэвид.
— О, а я и понятия не имел, что речь идет о такой огромной сумме,— сказал я.— И ты уверена, что после смерти Бруно все, что он имеет, достанется тебе?
— Да, я видела завещание. Его состояние еще больше, но часть отойдет к его дочери. Я получу две трети, а она — треть его состояния.
— Я и не знал, что у Бруно есть дочь. Ты мне об этом не говорила.
— Его первая жена умерла за три или четыре года до нашего знакомства с ним. Его дочери сейчас уже девятнадцать лет, и она воспитывается в Англии.
— Она вернется сюда?
— Возможно, но наверняка я этого не знаю. Но ведь триста миллионов, Дэвид! Разве это не заманчивая перспектива?
— Но к чему строить воздушные замки, Лаура? Ведь Бруно может прожить еще очень долго.
— Знаю.— Горящий кончик ее сигареты описывал в темноте круги.— Но разве не ужасно, что он так долго будет жить? И в конце концов, разве это можно назвать жизнью?
Я промолчал.
— Мне только что приснилось, что он умер,— сказала Лаура после некоторого молчания.
— Но ведь он же жив,— резко ответил я.— Лучше давай оставим эти разговоры.
— Тебе известно, что жизнь Бруно буквально висит на волоске? — вдруг спросила она, как будто и не слыша моего последнего замечания.— Если однажды, когда ты будешь переносить его из кровати в кресло или наоборот, уронишь Бруно на пол, он обязательно умрет.
— Вряд ли это может случиться, пока я занимаюсь его персоной,— ответил я.
— Но от такого несчастья никто не застрахован, а триста миллионов — это очень большие деньги. Половина из них — тебе, половина — мне.
— К чему это ты клонишь? — резко спросил я.
— А тебе не кажется, что было бы добрым делом позволить ему упасть?
Я был поражен. Мне не верилось, что Лаура может об этом говорить серьезно. Но она была так спокойна, голос ее звучал так естественно, ее руки нежно ласкали меня, как будто это не она только что предложила мне убить ее мужа.
— И тебе действительно кажется, что это было бы добрым делом? — спросил я.— Но к чему говорить об этом? Вряд ли это когда-нибудь произойдет.
— Дорогой, почему ты так глуп? — сказала она,— Ты ведь можешь его уронить, не правда ли?
Я просто задохнулся. Настал подходящий момент ясно и недвусмысленно изложить свою точку зрения на это дело.
— Но ведь это было бы чистейшим убийством, Лаура!
— Не говори глупостей, Дэвид. Это совсем и не убийство. Ну, назови это выстрелом из сострадания. Если лошадь ломает себе ногу, ее ведь пристреливают.
— Хотел бы я видеть лицо судьи, которому бы ты говорила об этом.
— При чем здесь судья?
— А при том, что это было бы настоящим убийством, Лаура. Неужели ты этого сама не понимаешь?
— Какая разница, что это такое и как называется,— нетерпеливо сказала она.— Никто ведь об этом не узнает и даже ничего не заподозрит. А с тремя
