это было непривычно. Окно на серой стене, голой, сырой, слепой. Какая глупая мысль — слепая стена.
На окне была занавеска, рваная кружевная занавеска, пожелтевшая от крахмала и времени, и к тому же очень грязная.
Умывальник с огромным кувшином и тазом на мраморной плите. Два стула и сложенные на одном из них его вещи.
Стеганое пестрое покрывало было грязным и рваным.
У его ног, там, где они образовывали бугорок под покрывалом, был еще один бугорок.
Он пошевелил ногами и почувствовал знакомое, теплое, уютное прикосновение нежной кожи.
Он медленно повернул голову, уверенный в том, что увидит Кейт.
Рядом, уставившись на него неподвижным взглядом, лежала Хелен.
Взгляд ее выражал удивление. Она выглядела бледной и усталой, но напряжение, которое он заметил раньше, исчезло. Ее темные волосы рассыпались по подушке. Рот был вялым, и один уголок его покраснел, как будто у нее текла слюна; да, на подушке он увидел мокрое пятно. Она смотрела на него смущенно, как и он на нее.
Голое плечо показалось из-под простыни.
Ни один из них не двигался. Доулиш почувствовал судорогу в левой ноге, но не изменил положения.
Вдруг она заговорила:
— Что… что вы… — Голос ее сорвался.
Рука у него пульсировала, в голове стучало, до тошноты болело сердце.
Вдруг она отбросила покрывало и спустя мгновение снова натянула на себя. Краска залила ее лицо и шею. Он улыбнулся, потому что было чему улыбаться. Каков трюк! До чего додумались, только представить себе!
Он сказал:
— Я не знаю, как это случилось. Они тебе тоже дали снотворное?
— Я… да!
— И мне. А потом так уютно и мило устроили нас. Наверняка они где-то смеются сейчас, моя крошка. Но мне не на что жаловаться. Отвернись, пожалуйста, чтобы к мог что-нибудь надеть, — попросил Доулиш.
Она отвернулась, стыдливо прячась под покрывалом, и Доулиш сел. На стене над кроватью висело длинное зеркало, и он сначала увидел свое лицо, исцарапанное, но вымытое, затем мощную грудь, без шрамов, не как у Мика Райана. Он отбросил покрывало и, не глядя на Хелен, подошел к стулу и натянул брюки и майку.
Он провел пальцем по жесткой щетине на лице; подбородок был разбит. Во рту было горько, и сейчас за чашку чая он отдал бы все на свете.
В комнате было сыро и прохладно, поэтому он надел на себя все, кроме галстука и пальто.
Окно было плотно закрыто. Он приоткрыл его, и дождь приятно ударил ему в лицо, приветливый и освежающий. Он вдыхал прохладный воздух, глядя на стену — противоположную стену без окон. Казалось, она бесконечно тянулась влево и вправо. Он выглянул из окна и посмотрел вниз. Это был третий или четвертый этаж. Под ним находилась узкая асфальтированная дорожка или аллея.
Он подошел к двери и толкнул ее — дверь была заперта.
Хелен сказала:
— Что… Что же нам делать?
— Сначала разложим все по полочкам, — ответил Доулиш.
Она повернула голову и посмотрела на него, потом легла на спину, старательно придерживая покрывало у шеи. Он вспомнил, как она разглядывала площадь Пиккадилли, потом вспомнил, как попросил Тима Джереми последить за ней. Берсфорд помешал Стину увезти ее. Джереми должен был обеспечить ее безопасность. Полиция тоже наблюдала за ней. И все же Кейт удалось доставить ее сюда.
Знала ли об этом полиция? Следил ли за ними Джереми? И что случилось с Бертом и Берсфордом?
Он посмотрел на часы.
Было двадцать пять минут восьмого — утро. Он находился здесь, очевидно без сознания, около двенадцати часов!
Многое могло произойти за двенадцать часов, кроме одного — Стин и Мартсон не нашли злополучных ключей.
На его губах появилась улыбка.
— Не вижу ничего такого, чему стоило бы улыбаться, — сказала Хелен и вздохнула. — Мы не можем оставаться здесь. Откройте дверь, надо уходить… надо уходить и…
— Вопрос в том, что мы будем делать потом, — заметил Доулиш. — Дверь заперта, но ее можно сломать. И все же, я думаю, будет благоразумнее подождать, пока что-нибудь прояснится.
— Я не могу оставаться здесь в таком виде!
— Сейчас разберемся, —сказал Доулиш и показал на стул около кровати с ее стороны. Они оставили тебе твою одежду. Будь благодарна за эту
