дефекты нередко бывают врожденными. Очевидно, электрический удар и нервное возбуждение, вызванное дуэлью, способствовали разрыву аневризмы. Подобная болезнь неизлечима и, увы, неизменно смертельна. Спасти его не могло бы ничто.
Искренне Ваш, Джон Хантер, хирург».
Дочитан письмо, Грей был охвачен самыми противоречивыми чувствами. Облегчение — да, он испытал глубокое облегчение, как человек, пробудившийся от кошмара. Помимо этого, ощущение несправедливости с примесью негодования: великий Боже, а ведь его едва не женили! Конечно, в результате его могли и ранить, и покалечить, и даже убить, но это его не особо волновало: ведь он же, в конце концов, военный, всякое бывает!
Он положил письмо на стол. Рука у него слегка дрожала. Помимо облегчения, благодарности и негодования, он испытывал нарастающий ужас.
«Я счел необходимым облегчить Вашу совесть...» Он видел перед собой лицо Хантера — сочувственное, умное и насмешливое.
Эта фраза была вполне искренней, и тем не менее какая чудовищная ирония!
Да, конечно, он был рад узнать, что не стал причиной смерти Эдвина Николса. Но... какой ценой добыто это знание! По рукам у него поползли мурашки, и он невольно содрогнулся, представив себе...
— Боже мой! — произнес он. Как-то раз он был в доме Хантера на поэтическом чтении, устроенном под покровительством мисс Хантер: ее салон был знаменит на весь Лондон. Доктор Хантер на этих приемах не появлялся, однако иногда спускался к гостям, чтобы поприветствовать их. Вот и в тот день он вышел к ним и, затеяв разговор с Греем и еще парой джентльменов, интересующихся науками, пригласил их к себе, полюбоваться самыми интересными экспонатами своей прославленной коллекции: петухом со вживленным человеческим зубом, растущим из гребня, младенцем о двух головах, человеческим зародышем с ногой, растущей из живота...
Хантер не счел нужным упомянуть о стенах, уставленных банками, в которых плавали глаза, отрезанные пальцы, доли печени... как и о паре-тройке полных человеческих скелетов, свисавших с потолка, подвешенных к нему за дырку, пробитую в темени. Тогда Грею не пришло в голову поинтересоваться, где и как Хантер все это раздобыл.
У Николса недоставало верхнего клыка, и резец рядом с отсутствующим зубом был сильно поврежден. Интересно, если он снопа навестит Хантера, не столкнется ли он лицом к лицу с черепом, у которого недостает зуба?
Грей поспешно схватил графин с бренди, откупорил его и принялся пить прямо из горлышка, пока непрошеное видение не развеялось.
Его небольшой столик был завален бумагами. Среди них, придавленный сапфировым пресс-папье, лежал аккуратный пакет, который вручила ему заплаканная вдова Ламбер. Грей положил на него руку, чувствуя двойное прикосновение Чарли, нежное поглаживание по лицу, теплую руку, касающуюся сердца...
«Ты не подведешь меня!»
— Нет, Чарли, — негромко сказал он. — Я тебя не подведу.
С помощью Маноке, взявшего на себя роль переводчика, он, после долгих торгов, выкупил младенца за две золотых гинеи, цветное одеяло, фунт сахара и бочонок рома. Лицо бабки осунулось — похоже, не столько от горя, сколько от усталости и разочарования. Теперь, когда дочь умерла, ее жизнь станет куда труднее. Англичане, сообщила она Грею через Маноке, алчные, бессердечные ублюдки — вот французы, те куда щедрее! Грей с трудом подавил желание дать ей лишнюю гинею.
Осень вступила в свои права. Листья с деревьев уже опали. Голые сучья торчали на фоне бледно-голубого неба, точно чугунные решетки. Грей шагал через городок к маленькой французской миссии. Вокруг крошечной церкви теснилось несколько небольших домиков. Во дворе играли дети. Некоторые из них проводили его взглядом, но большинство из них не обратили на него внимания: здесь привыкли к английским солдатам.
Отец Ле-Карре бережно взял у него сверток и откинул край одеяльца, чтобы посмотреть на малыша. Мальчишка не спал — он замахал ручонками, и священник протянул ему палец, за который тот тут же ухватился.
— Ага! — сказал священник, видя несомненные признаки смешанной крови. Грей понял, что священник думает, будто ребенок его. Он хотел было объясниться... но, в конце концов, не все ли ему равно?
— Но мы, разумеется, окрестим его и воспитаем его в католической вере! — предупредил отец Ле-Карре, взглянув на Грея. Священник был молодой, довольно пухлый, темноволосый и чисто выбритый, но лицо у него было доброе. — Вы не против?
— Нет.
Грей достал кошелек.
— Вот вам, на содержание. Я стану присылать вам еще по пять фунтов каждый год, если вы раз в год будете сообщать мне о его самочувствии. Вот адрес, куда писать.
Тут его внезапно осенило. Не то чтобы он не доверял доброму священнику, сказал он себе, но просто...
— Да, и присылайте мне прядь его волос, — сказал он. — Каждый год.
Он уже повернулся, чтобы уйти, но священник, улыбаясь, окликнул его.
— Сэр, а есть ли имя у этого младенца?
— Э-э...
