— Меня зовут Джоном Скрипачом.
— И кто же вы, музыкант или воин?
— Ну, я умею писать сладкозвучные песни копьем и исполнять их на просмоленном луке. На каждой свадьбе нужен певец, а на каждом турнире — таинственный рыцарь. Нельзя ли присоединиться к вам? Баттервелл был столь любезен, что усадил меня на помосте, но мне общество моих собратьев, межевых рыцарей, как-то больше по душе, чем компания стариков и толстых розовых дам.
Скрипач хлопнул Дунка по плечу.
— Будьте так добры, подвиньтесь, сир Дункан!
Дунк потеснился.
— Вы опоздали, сир, тут все уже съедено!
— А, неважно. В случае чего, я знаю, где у Баттервелла кухни. Вина-то хоть чуть-чуть осталось?
От Скрипача пахло апельсином и лаймом, с примесью какой-то непривычной восточной пряности. Мускатный орех? Быть может. Что он, Дунк, знает о мускатных орехах?
— Ваше хвастовство неприлично! — заявил сир Глендон Скрипачу.
— В самом деле? Что ж, сир, в таком случае вынужден попросить у вас прощения. Мне ни за что не хотелось бы оскорбить кого-то из сыновей Квентина Молнии!
— Вы знаете, кто я?! — изумился юноша.
— Сын вашего отца, я полагаю?
— Глядите-ка! — сказал сир Кайл Кот. — Свадебный пирог!
Шестеро поварят вкатили его на широкой тележке. Пирог был громадный, румяный, поджаристый, и изнутри доносились писк, чириканье и хлопанье крыльев. Лорд и леди Баттервелл спустились с помоста к нему навстречу с мечом в руках. Когда они взрезали его, добрых пол сотни птиц вырвалось оттуда и разлетелось по залу. На других свадебных пирах, где доводилось бывать Дунку, в пирог обычно сажали голубей или певчих пташек, здесь же, в пироге, были и голубые сойки, и жаворонки, и голуби, и горлинки, и пересмешники, и соловьи, и бурые воробушки, и огромный красный попугай.
— Птицы двадцати одного вида! — сказал сир Кайл.
— Ага, — поддакнул сир Мейнард, — и птичье дерьмо двадцати одного вида.
— У, вас в душе нет ни капли поэзии!
— Вам нагадили на плечо.
— Вот это правильный свадебный пирог, — вздохнул сир Кайл, отряхивая рубаху. — Ведь пирог — это символ брака, а в настоящем браке всего хватает: и радостей, и горестей, и наслаждения, и любви, и похоти, и верности. Так что и птицы внутри должны быть разные. Никто ведь не знает, что принесет ему новая жена!
— Свою дырку между ног, — сказал Пламм. — Иначе какой смысл жениться?
Дунк отодвинулся от стола.
— Мне, пожалуй, надо выйти, подышать воздухом, — по правде говоря, ему надо было помочиться, но в приличном обществе вроде этого вежливей было сказать, что идешь подышать. — Прошу прощения...
— Возвращайтесь скорей, сир! — сказал Скрипач. — Сейчас явятся жонглеры, и вы же не захотите пропустить того момента, когда молодые удалятся спать?
На улице ночной ветер лизнул Дунка в лицо, словно язык огромного зверя. Утоптанная земля во дворе колыхалась под ногами... а может быть, это его шатало.
В центре внешнего двора было устроено ристалище. Под галереей возвели трехступенчатые места для зрителей, чтобы устеленные подушками сиденья, на которых расположатся лорд Баттервелл и его высокородные гости, находились в тени. По обе стороны от арены стояли шатры, где рыцари могли облачиться в доспехи, а рядом с ними — стойки с рядами турнирных копий. Когда ветер на миг вздымал знамена, до Дунка доносился запах известки, которой был выбелен барьер. Дунк отправился искать проход во внутренний двор. Надо найти Эгга и отправить мальчишку к распорядителю турнира, чтобы тот занес его в списки. Это входило в обязанности оруженосца.
Однако этот замок был ему незнаком, и Дунк ухитрился заблудиться. Он очутился подле псарни, собаки почуяли его и принялись гавкать и завывать. «Они хотят вырвать мне глотку... — подумал он. — А может, просто чуют каплуна у меня в кармане...» Он отправился туда, откуда пришел, минуя септу. Мимо пробежала запыхавшаяся от хохота женщина. За ней гнался лысый рыцарь. Он все время падал, и наконец женщине пришлось вернуться и поднять его на ноги. «Надо бы зайти в септу и попросить Семерых, чтобы этот рыцарь достался мне в противники в первом поединке! — подумал Дунк. — Но нет, это было бы неблагочестиво. На самом деле мне нужна не септа, а нужник». Поблизости, внизу белой каменной лестницы, виднелись удобные кусты. Он пробрался туда и расшнуровал штаны. Его мочевой пузырь едва не лопался. Он все лил и лил, и никак не мог остановиться.
Где-то наверху отворилась дверь. Дунк услышал шаги по ступеням, шорох подошв по камням...
