ненадолго, когда сержант и охранник вели их в камеру навстречу гибели.
Он вышел в соседний переулок, куда с трудом доковылял пятнадцать лет назад, после того как попытался попросить о помощи королеву, и где обнаружил мертвого отца, которого уже укладывали в фургон для перевозки трупов. Он так и не узнал, где похоронены отец, мать и сестры, и произвольно выбрал местом погребения кладбище для нищих при церкви Святой Анны в Сохо, куда и направлялся теперь.
Как и в те годы, могильщики хоронили нищих одного над другим, разделяя слои досками и стараясь уместить как можно больше трупов. Не было никаких табличек, по которым можно определить, кто здесь лежит.
Его мать всегда хотела устроить во дворе сад, и поэтому он решил, что небольшой куст возле стены как раз и есть то место, где она покоится. Мальчишкой он приходил сюда каждый день и подолгу стоял над воображаемой могилой, рассказывая родным о своей любви к ним, обещая стать сильным и наказать тех, по чьей вине они оказались здесь.
Со жгучим удовлетворением он вспоминал, что случилось дальше: когда нога наконец зажила, он пришел к Судебным иннам и дождался того солиситора, что отказал ему в помощи. Вечером надменный законник вышел на улицу, а он, пробегая мимо, толкнул солиситора под колеса проезжающей кареты. Услышав за спиной удар и отчаянный крик, он бросился в переулок, перебрался через забор, проскользнул сквозь отверстие в стене и побежал дальше, вполне довольный собой.
То же самое он совершил и с бессердечным барристером. Звук удара и истошный крик грели сердце, когда он мчался прочь по другому переулку. Но затем он понял, что ему недостаточно просто слышать, как они умирают. Он хотел видеть их страх. Хотел насладиться их болью. Быстрое возмездие не искупало тех мук, что претерпели его мать и отец, милая голубоглазая Эмми и прелестная Рут с ее трогательной щербинкой между зубами.
И вот теперь он стоял, склонив голову, под сыплющимся с неба снегом.
«Сегодня вечером все вы наконец обретете покой», – думал он.
Внезапно на него нахлынула скорбь по еще двум дорогим людям.
– Моя жена. Мой нерожденный ребенок.
«Забудь о них. Их смерть ничего для тебя не значит», – настаивала вторая половина его натуры.
– Кэтрин.
«Она была всего лишь средством отомстить ее родителям», – продолжал гнуть свое голос в голове.
– Нет.
«Ты просто ее использовал».
– Неправда, я любил ее.
«Ты убедил себя в этом, чтобы заставить ее поверить тебе. Ах, какое потрясение читалось на лицах ее родителей, когда они узнали, что она вышла замуж за человека, которого они не считали равным себе! Какое удовольствие ты получил, когда они осознали, что дочь полностью находится в твоей власти и ждет от тебя ребенка!»
– Мой нерожденный…
Появившийся в арке кладбищенских ворот викарий удивленно посмотрел на него:
– Вы здесь один?
Вместо ответа, он утер слезы со щек.
– Я был уверен, что слышу два голоса, – продолжил священник.
– Начинается метель. Мне пора идти.
– У одного из говоривших был ирландский акцент. Вы уверены, что здесь больше никого нет? – не отставал викарий.
– Никого.
– Молодой человек, вы очень взволнованы. Желаю вам обрести покой.
«Сегодня вечером я его обрету», – подумал он и двинулся дальше на запад.
«Нет, не туда! – кричал голос в его голове. – Дворец не на западе, а на юге. Куда ты собрался?»
Он стоял под снегопадом на Хаф-Мун-стрит в Мейфэре, напротив особняка Грантвудов, наблюдая, как констебли снуют туда-сюда.
Покосившись на его скромную одежду, один из полицейских пробурчал:
– Идите себе мимо.
– Я работал по плотницкому делу в доме лорда и леди Грантвуд. Какая ужасная история.
– Да, ужасная, – согласился констебль. – Но здесь больше не на что смотреть. Идите, куда шли.
– Их дочь была любезна со мной, и я не забуду ее доброту. Пожалуйста, позвольте мне передать соболезнования родным.
– У них не осталось никого из родных, – отрезал констебль.
– Вы не знаете, когда состоятся похороны?
– Как только тела доставят из Вестминстерской больницы.
