— Прости меня, — сказал Рудольф. — Если ты будешь говорить с Гретхен, она тоже попросит у тебя прощения. Вчера вечером, глядя на тебя на ринге, мы вдруг поняли, что мы — одна семья и наш долг — думать друг о друге.
— Мой долг — пять тысяч долларов. Вот они, на кровати. А больше никто никому ничего не должен. — Томас сидел, опустив голову, почти касаясь подбородком груди.
— Что бы ты ни говорил, что бы ни думал о том, как я вел себя все эти годы, сейчас я хочу тебе помочь.
— Мне не нужна ничья помощь.
— Нет, нужна, — упрямо сказал Рудольф. — Послушай, Том, я, конечно, не специалист, но видел достаточно матчей, чтобы разбираться в возможностях того или иного боксера. Когда-нибудь тебя побьют, здорово побьют. Ты — любитель. Одно дело — быть чемпионом среди любителей, и совсем другое — драться с профессионалами, тренированными, способными, честолюбивыми боксерами. Придет день, и тебя превратят в котлету. Я уж не говорю о травмах: сотрясениях мозга, увечьях, отбитых почках…
— Я плохо слышу на одно ухо, — прервав его, неожиданно признался Том. Профессиональный разговор расположил его к откровенности. — Вот уже больше года. Ну и черт с ним, я не музыкант.
— Дело не только в травмах, — продолжал Рудольф, — рано или поздно ты начнешь больше проигрывать, чем побеждать, или неожиданно почувствуешь, что выдохся навсегда, и тут-то тебя побьет какой-нибудь юнец. Тебе это известно лучше, чем мне. И что тогда? Как ты будешь зарабатывать себе на жизнь? В тридцать — тридцать пять лет начнешь все сначала?
— Не каркай.
— Я просто трезво смотрю на вещи. — Рудольф встал и снова наполнил стакан Томаса, чтобы подольше задержать брата.
— Ты все тот же, прежний Руди. Всегда счастлив дать дельный практический совет младшему брату, — усмехнулся Том.
— Сейчас я стою во главе большой корпорации, — сказал Рудольф. — Я буду набирать работников. Вакансий много, и я мог бы подыскать для тебя какую-нибудь постоянную работу…
— Какую? Водить грузовик за пятьдесят долларов в неделю?
— Нет, получше. Ты не дурак и мог бы в конце концов стать заведующим сектором или отделом, — сказал Рудольф, сам не зная, лжет он или верит в то, что говорит. — Все, что для этого требуется, — немного здравого смысла и желание научиться.
— У меня нет здравого смысла и нет желания ничему учиться. Разве ты не знаешь? — отрезал Том, вставая. — Ну ладно, хватит. Мне пора идти. Меня семья ждет.
— Что ж, поступай как знаешь. Может, наступит время и ты передумаешь…
— Я не передумаю.
— Послушай, может, я сегодня вечером заеду к вам посмотреть на твоего сынишку, а потом приглашу тебя с женой куда-нибудь поужинать? Что ты на это скажешь?
— Я на это скажу — шиш! — открывая дверь, ответил Томас. — Приходи как-нибудь снова посмотреть меня на ринге. Прихвати с собой Гретхен. Болельщики мне не помешают. Но не затрудняйте себя и не заходите ко мне в раздевалку.
— И все же подумай о моем предложении. Ты знаешь, где меня найти, — устало сказал Рудольф. — Кстати, ты мог бы приехать в Уитби и навестить мать. Она спрашивала о тебе.
— А что она спрашивала? Не повесили ли меня еще? — криво усмехнулся Томас.
— Она говорила, что хочет хотя бы раз увидеть тебя перед смертью.
— Маэстро, пусть вступают скрипки! — саркастически сказал Томас.
Рудольф написал на листке бумаги свой адрес в Уитби и номер телефона.
— На случай, если ты передумаешь, вот наш адрес.
Томас секунду колебался, потом небрежно сунул листок в карман.
— Увидимся через десять лет, братик… может быть… — Он вышел и захлопнул за собой дверь.
Рудольф уставился на закрытую дверь. Сколько живет ненависть? В семье, наверное, вечно. Он подошел к кровати, собрал деньги в конверт и заклеил его. Завтра он вложит эти деньги в акции «Д.К. Энтерпрайсиз» на имя своего брата. Придет время, в Томасу они понадобятся, но тогда их будет уже не пять тысяч, а гораздо больше.
7
