— Ну прости меня, — сказала Алиса покаянно и нежно. — Мы так часто разлучаемся с тобой в эти последние несколько лет. Я стала психопатка и дура. А кто платит за этот разговор?
— Компания.
— И слава богу! — Алиса вдруг рассмеялась. — Не хватало еще, чтобы мы с тобой ругались за собственные деньги. Ты меня любишь?
— Прилетай скорее.
— Это, по-твоему, ответ?
— По-моему, ответ.
— И по-моему, тоже. До свиданья, дорогой. До скорой встречи.
— Поцелуй от меня Салли, — сказал Рой.
— Хорошо, поцелую. Будь здоров.
Рой повесил трубку и устало покачал головой, вспоминая едва не разгоревшуюся ссору, потом вспомнил конец разговора и улыбнулся. Оп встал с кресла и пошел к столу посмотреть на календарь — когда же могут прилететь жена с дочкой.
Три дня спустя он получил телеграмму: «БИЛЕТЫ ЗАКАЗАНЫ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ МАЯ ДВА УТРА зпт БУДЕМ БУРБАНКЕ ДЕСЯТЬ ВАШЕМУ ВРЕМЕНИ ПОЖАЛУЙСТА ПОБРЕЙСЯ ЛЮБЛЮ АЛИСА».
Усмехнувшись, Рой перечитал телеграмму и вдруг уловил в себе какое-то смутное беспокойство. Он попробовал вытащить его на поверхность, но оно не давалось. Целый день пробродил он по городу с этим невнятным чувством беды, и только ночью, когда он прикрыл глаза и уже почти забылся сном, сознание внезапно прояснилось. Он мгновенно стряхнул с себя сопливость, встал и снова перечитал телеграмму. «Четырнадцатое мая». Не гася свет, он присел на узкую кровать своего безликого гостиничного номера, закурил сигарету и попытался не спеша разобраться в своих мыслях.
Он никогда не был суеверен, больше того, он никогда не был религиозен и вечно посмеивался над своей матерью, у которой всегда имелся под рукой целый набор снов, предзнаменований, хороших и дурных примет. У Алисы — у той были свои суеверные привычки, например, если она очень хотела, чтобы что-нибудь случилось, она никогда не говорила об этом вслух, потому что, если об этом упомянуть или просто слишком много об этом думать, — ни за что не сбудется. Но и над этим Рой не упускал случая подтрунить. Во время войны, когда любой журналист готов был поклясться, что пи в одном окопе не сыщешь атеиста, он ни разу не молился, даже в самые тяжелые и опасные минуты. За всю свою сознательную жизнь он ни разу не изменил своих намерений из-за предчувствия или но суеверию. Он окинул взглядом свою удобно обставленную, светлую комнату, нормальную комнату двадцатого века, и ему стало стыдно, что он, вместо того чтобы спать, гоняется среди ночи за призраками и морочит свою инженерную голову, копаясь в обрывках старых снов и нелепых знамений.
Ведь он же совершенно ясно помнит этот сон. Четырнадцатого мая должна была умереть его сестра. Но сны нельзя понимать буквально, а Элизабет так похожа на Алису, они вечно вместе и так дружат… Он ведь достаточно смыслит в снах, чтобы понять, что в этом странном призрачном мире легко могут перепутаться жена и сестра, сестра и жена. И надо же — из всех трехсот шестидесяти пяти дней в году его жена и ребенок выбрали именно четырнадцатое мая — лететь за три тысячи миль, через весь континент, из Нью-Йорка в Калифорнию.
Он просидел полночи, но так ни до чего и не додумался, потом погасил свет и постарался уснуть. Он лежал, уставившись в темный потолок, слушая, как за окном проносятся, шурша шинами, случайные автомобили, спеша домой из этой изнурительной ночи. «Для человека, который не верит в судьбу, — подумал он, — который осознает мир в естественной связи причин и следствий, который знает, что ничего неизбежного нет, и то, что должно произойти завтра или через секунду, не только не предопределено, а, наоборот, тысячу раз проблематично, который понимает, что предсказать человеку заранее где и когда он умрет — никто но может, а книга судеб — то просто пустая болтовня; для кого самая мысль о том, что человечество может получать какие-то там указания или предостережения свыше — абсурдна, для такого человека проводить ночь, как он — это по меньшей мере смешно и бессмысленно». Он, который всю жизнь спокойно проходил под приставными лестницами и с легким сердцем бил зеркала, которому ни разу в жизни не ворожили по руке и не гадали на картах, он ведет себя просто по-идиотски, но спать он все равно не может.
Утром он позвонил в Нью-Йорк.
— Алиса, я хочу, чтобы ты поехала поездом.
— Что случилось? — спросила она.
— Я боюсь самолета, — он услышал, как она недоверчиво засмеялась. — Я боюсь самолета, — повторил он упрямо.
— Ну что ты говоришь глупости, — сказала опа. — На этой линии до сих пор не было ни одной аварии, неужели ты думаешь, что они начнут непременно с меня?
— Мало ли что…
— И потом я вовсе не хочу, чтобы Салли три дня веселилась у меня в купе. Мне после этого за целое лето не прийти в себя.
— Я тебя прошу, — сказал Рои.
— И потом — на поезд билеты надо заказывать за несколько недель, а квартиру я уже сдала и вещи тоже. Что с тобой, что на тебя нашло? — голос у
