- Сегодня я была в Иерусалиме. Сказала боссу, что заболела. Как жаль, что нам так и не пришлось побывать вместе в Иерусалиме.
- Как-нибудь в другой раз, - сказал Митчелл. - Когда я вернусь, мы сразу же отправимся в Иерусалим.
- Только не надо врать, - очень серьезно произнесла Руфь. - Умоляю, давай без лжи. Ты никогда не вернешься и никогда больше меня не увидишь. Никакого вранья, пожалуйста...
Митчелл вдруг ощутил себя совсем мальчишкой. Он знал, что должен что-то сказать, но не мог найти нужных слов и, уставившись в свой стакан, ощущал себя неуклюжим, одиноким и обиженным жизнью тупицей. Все эти чувства, видимо, проявились на его физиономии, потому что Руфь вдруг рассмеялась, коснулась кончиками пальцев его губ и сказала:
- У тебя для американца слишком трагичное лицо. Кстати, из какой части Америки ты к нам прибыл?
- Из Вермонта.
- Неужели в Вермонте у всех такие же лица, как у тебя?
- Абсолютно у всех.
- Я обязательно туда приеду, - сказала Руфь, опустошила свой бокал и закончила: - Когда-нибудь позже.
- Я оставлю тебе свой адрес.
- Ну конечно, - вежливо согласилась Руфь. - Запишешь его для меня когда-нибудь.
Они вышли в патио и расположились за столиком, стоявшим под пальмой на мозаичном полу. Под синими огнями ламп затемнения мундиры мужчин и светлые платья женщин были едва заметны. Над Средиземным морем плыла луна, и танцующие пары отбрасывали колеблющие тени на площадку, единственным владельцем которой в давно прошедшие времена был немецкий консул. Митчелл заказал шампанское, поскольку это был их последний вечер. Сирийское шампанское оказалось вовсе неплохим, а бутылка в серебряном ведерке со льдом придавала этому вечеру торжественный и праздничный дух. Слегка прихрамывающий официант Эрик церемонно принял из рук Руфи её продовольственную карточку, а Шнейдер, сидевший рядом с ударником на противоположной стороне патио, заиграл "Саммертайм", так как считал, что Митчелл больше всего любит именно эту мелодию. Большой барабан изнутри светился оранжевым светом, и Шнейдер страшно гордился этой выдумкой. Он импровизировал с большим мастерством. В этой песне, негромко звучащей под пальцами Шнейдера, наряду с ритмами Каролины, Вены и Балкан можно было уловить и старинные еврейские напевы. В каменных гулких стенах патио на самом краю Синайской пустыни напевы эти казались вполне уместными.
- Я тебя к нему ревную!
- К кому?
- К Шнейдеру.
- Но почему?
- Потому что он на тебя так смотрит. Шнейдер без ума от тебя. Не приглашал ли он тебя на чай с его матушкой?
- Приглашал, - ответил Митчелл, пытаясь подавить улыбку.
- Я выцарапаю ему глаза, - заявила Руфь - Я ревную ко всем, кто бросает на тебя такие взгляды. Ко всем девицам. Как из Вермонта, так и из Красного креста.
- Тебе нечего беспокоиться, - сказал Митчелл. - Никто на меня так не смотрит, включая Шнейдера и даже тебя.
- Знаешь, что мне в тебе больше всего нравится? - сказала Руфь. - Ты ничего не понимаешь. А я так привыкла к мужчинам, которые оценивают брошенный на них взгляд женщины в шагах, отделяющих их от постели. После войны я обязательно навещу Америку...
- А куда ты на самом деле поедешь? - спросил Митчелл. - Назад в Берлин?
- Нет, - ответила Руфь, задумчиво глядя в тарелку. - Нет, назад в Берлин я не поеду. В Берлин я не вернусь никогда. Немцы очень ясно выразили свои чувства ко мне, и такой пустячок как война их не изменит. Ягненок не возвращается на бойню. В любом случае, там у меня никого не осталось... Был один молодой человек... - она протянула руку, взяла бутылку, рассеянно налила вина Митчеллу и себе и продолжила: - Не знаю, что с ним случилось. Возможно Сталинград, а возможно и Эль-Аламейн1...кто знает?
В патио вошли четыре человека и неторопливо двинулись между столиками в неярком свете синих ламп. Трое из них были арабами - все в европейских костюмах, - а четвертый оказался американцем в военном мундире, украшенном знаками различия гражданского технического советника. Компания остановилась у стола, за которым сидели Митчелл и Руфь. Арабы церемонно поклонились девушке, а американец бросил:
- А я думал, что вы больны.
- Познакомься с мистером Карвером, - произнесла Руфь, обращаясь к Митчеллу. - Мистер Карвер - мой босс.
- Привет, лейтенант, - сказал Карвер - крупный, тучный человек с пухлым, усталым, но умным лицом. Повернувшись вновь к своей подчиненной, он повторил громким, приятным, хотя и немного пьяным голосом: - А я думал, что вы больны.
- Я и была больна, - весело ответила Руфь, - Но произошло чудесное исцеление.
- Американская армия вправе рассчитывать на то, что служащие в ней гражданские лица будут неукоснительно выполнять свой долг.
- Завтра, - ответила Руфь. - А сейчас я прошу вас и ваших друзей удалиться. У нас с лейтенантом весьма интимная беседа.
