– Женись! – гаркнул кто-то, и хохот грянул из десятков глоток.
На том берегу реки стражники Тимора сели на лошадей и поторопили их к горной дороге.
– Убей ее, если уродина, – приказал тот, кого называли Микил. – Или брось в пропасть и посмотри, как полетит.
– Убить? – подхватил Фламму за шиворот и поднял на вытянутой руке Арас.
– Я лекарь! – закричала она что было сил, с трудом выговаривая свейское слово. – Я лекарь!
– Лекарь? – скривил губы Арас, снял с лица свободной рукой светлую прядь длинных волос и обернулся к брату: – Микил! Ты слышал?
– Слышал, – ответил такой же белокурый крепыш. – Ну так отнеси ее к раненому да скажи, что времени у нее час, и если он умрет, то она станет такой же птицей, каким окажется лекарем. Пропасть рядом.
Глава 20
Вода
Игниса выносили на палубу и клали на бок, чтобы он не захлебнулся собственной рвотой. Пока лежал, он смотрел на воду, на край Светлой Пустоши, подходивший к самому берегу Му, и думал, что там, в холоде, куда его убирали на ночь, лучше. Там тихо и спокойно, ничто не тревожит и ничто не мешает умереть. И каждую ночь он пытался умереть, и почти успевал, и уже давно бы умер, но чуть свет его тащили на палубу, клали на бок, чтобы он не захлебнулся собственной рвотой, а он открывал рот и ненавидел тех, кто лишил его голоса, потому что ледяные иглы, которые начинали таять в его суставах, мышцах, костях, сводили его с ума, а он не мог выплеснуть с криком даже часть боли. Умирать на палубе было бесполезно, потому что рядом всегда был кто-то в голубом балахоне. Едва Игнис отплывал в теплое ничто, как кто-то тут же причинял принцу еще большую боль, чем та, к которой он уже начинал привыкать, и он переставал умирать, потому что боли было и так много, и лишняя боль никакой пользы принести не могла, она причиняла только вред, она почему-то удлиняла жизнь. Жизнь с болью казалась во много раз длиннее, чем жизнь без боли.
И тогда он вспоминал. Ночью пытался умереть, а днем вспоминал. И это было лучшее, что он мог делать. В этом состоянии, когда он не чувствовал уже почти ничего, не только его сны казались похожими на явь, но и услышанные в детстве сказания. К примеру, он явственно видел, откуда взялась Сухота. И не только слышал глухой голос старого короля, но и в самом деле видел все то, что тот рассказывал. Видел чудесный город, стоящий на склонах Митуту и спускающийся улицами и переулками к удивительному озеру-морю с темно-синей в цвет неба водой. Видел прекрасные здания, колонны, светлые окна, удивительные, ажурные башни, тенистые сады и солнечные площади. Видел веселых людей. Детей, которые плескались под мраморной набережной в прозрачной воде. Чаек, разгуливающих между вынесенных на набережную столов и лавок, где продавалась дешевая и вкусная еда. Видел лодки рыбаков, сети, растянутые на берегу, цветы в гляняных горшках на окнах, коз, которые прыгали по ступеням на верхних ярусах удивительного города. Родники, которые били из мраморных чаш на каждой улице. Белоснежные арки акведуков, подчеркивающие красоту города, как подчеркивает собственную красоту девчушка, поднося к бровям жженую палочку.
А потом видел огонь. Он родился у основания странной башни, которая не была ужасной, но как-то выделялась из числа прочих. Может быть, тем, что в ней почти не было окон, разве только на самом верху. Или тем, что она напоминала скрученную в пружину огромную змею, которая поднималась над верхними кварталами города, но не открывала пасть, а только накрывала оголовок башни черепицей капюшона. Огонь поднялся до середины башни, затем как будто спал, хотя сама башня стала багровой, словно ее вытащили из горна, но зато стали гореть окружающие здания. Забегали люди. Понесли воду в ведрах. Но никто даже близко не мог подойти к башне. Они лили воду на соседние здания, раздавалось шипение, поднимался пар, который обжигал смельчаков, но огонь не исчезал.
Вскоре огонь начал захватывать квартал за кварталом. И те здания, что были возле башни, не просто горели, а рушились. И не просто рушились, а оплывали, как оплывает комок масла на разогретой сководе. И ветер, который поднялся над городом, шипел, овевая руины и раскаленную башню. А когда на площадь, прикрывая лица ладонями, вышли маги, из окон раскаленного строения стали бить молнии и отогнали их.
Несколько дней продолжался пожар. Ночами город был освещен башней, словно какой-то великан поставил над городом огромную лампу, а днем было видно, что пожарище поразило город, подобно заразе, и что серое пятно уже сожрало половину города и скоро сожрет весь.
Затем, прорвавшись через свежие пожары, на площадь, окруженную оплавленным камнем, вышли отряды стражи и новые маги, которые явились издалека. Они подошли так близко к башне, как смогли подойти, и исчертили улицу магическими знаками. Город спасти уже было нельзя, но беду следовало остановить.
Наконец их усилия принесли результат. Башня стала остывать, из ее окон перестали бить молнии. Но в тот день, когда магам казалось, что они одолели замысел неизвестного колдуна, потому что уже никто не сомневался, что беда была результатом страшного колдовства, из обретшей серый цвет башни вышли шестеро воинов. У них были обычные доспехи и обычные мечи. Все, что отличало их от стражников, охранявших магов, так это горящие недобрым огнем камни на их шеях. Шесть камней. Удивительно, как эти шестеро не обратились в прах в раскаленной башне, но они вышли наружу. И они стали сражаться со стражей. Положили пару сотен воинов и половину магов, не претерпев никакого урона, хотя вроде бы и стрелы попадали в них, и острия мечей оставляли отметины на их доспехах, и самые действенные боевые заклинания пронзали их насквозь. Но среди магов, среди тех, кто вычерчивал знаки на камне, кто оправлял заклинания, был один угодник. Или он подошел позже. На нем не было доспехов, и ростом он был на голову ниже прочих воинов, и в плечах не слишком широк. Угодник вытащил из ножен обычный меч и вступил в схватку с убийцами. И сумел сразить всех шестерых. И после того, как он
