– Я бы предпочла для узкого прохода длинное копье со стальным наконечником, – призналась Кама. – Но его у нас нет, к тому же такое копье придется оставить на первом же крутом повороте. Но важнее то, что у нас нет и следующего прохода.
– Он должен быть, – убежденно возразила Эсокса. – Я чувствую сквозняк. Откуда-то тянет сыростью.
Если бы не сквозняк, они бы искали проход долго. Один из белых наростов, рухнув, рассыпался и привалил отверстие в стене. Полоса мягкой породы когда-то была промыта водным потоком. Провозившись полчаса, спутницы расчистили проход. И теперь из темного отверстия, забраться в которое можно было только согнувшись, тянуло сыростью, затхлостью и еще чем-то непонятным и от этого пугающим.
– Там какая-то мерзость, – пробормотала Кама.
– Кто бы сомневался, – ответила Эсокса. – Во всяком случае, отверстие наружу там точно имеется. Ну, давай, твори заклинание на то, чтобы видеть в темноте.
Заклинание не потребовалось. Хотя понятно это стало только примерно через лигу тяжелого пути. Коридор, в котором оказались спутницы, уж точно не был рукотворным. Пробивший его поток вымывал мягкие породы, обходя твердые, поэтому порой Каме и Эсоксе приходилось не только наклоняться, но и вновь раздеваться догола. Утешало лишь одно, что дно коридора было ровным и мягким от намытого за тысячи лет песка. А пролезая через очередное сужение пути, Эсокса пошутила, что радоваться следует еще и тому, что серьезная и опасная тварь через такое отверстие не пролезет. В ответ Кама предположила, что пролезет, ведь какая-то тварь уже пролезла и убила старателей, да и Кама, и Эсокса преодолевают эти препятствия, а уж они обе, в каком-то смысле, весьма опасные твари. Отсмеявшись, Эсокса заметила, что разговор не имеет смысла, поскольку они-то как раз пробираются туда, откуда опасность и угрожает, и как раз в этот момент Кама заметила свечение впереди.
Коридор постепенно становился шире, под ногами стало чавкать от сырости, а когда от сырости потемнели и своды, обнаружился источник света. Свет исходил от самого потолка и от стен, стекая по ним, подобно густому сиропу.
– Плесень, – определила Эсокса. – Глеба приносила мне пергаменты о пещерах Хурсану. Там встречается светящаяся плесень, но не такой яркости. Правда, непонятно, зачем ей свет. Даже светлячки в ночи светятся, чтобы привлечь других светлячков. А эта плесень привлекает другую плесень?
– Нет, – поморщилась Кама. – Кажется, все куда неприятнее. Смотри.
По скользкой светящейся поверхности ползали белесые крылатые насекомые. В слизи копошились личинки.
– Да, – сглотнула Эсокса. – Пусть светит, но без подробностей. Идем. Наверху вечереет, но мне бы хотелось найти место для отдыха посуше и, может быть, даже потемнее.
Места потемнее найти не удалось, но когда сырость под ногами обратилась в тонкий ручеек, у него образовались берега, на которых порой попадались относительно сухие камни. Зато идти стало легче. В следующие пять дней порой случалось пройти и двадцать, и даже тридцать лиг, хотя сапоги постоянно отсыревали и натирали ноги. В подземелье было не слишком холодно, и Кама давно бы разулась и шла прямо по водному потоку, если бы не пиявки и неприятные безглазые бледные рыбы, которые подрагивали у камней. Живности хватало и на берегу. Плесень начала сплетаться в белесые стебли, но вместо листьев выбрасывала жирные белые побеги, которые завивались кольцами, тянулись под сводами и напоминали червей. По этим побегам ползали огромные, с кулак, слизняки, такие же белесые жуки, многоножки и еще что-то живое и верткое. К счастью, своды пещеры становились все шире, и к ее стенам можно было не приближаться. Затем в стенах стали попадаться промоины, а потом и тоннели, из которых тоже струилась вода, отчего поток под ногами принцесс обретал если не характер, то уж, во всяком случае, некоторую глубину. Но сквозняк продолжал указывать на главную пещеру, отчего Эсокса то и дело беспокойно шутила, что если вода течет, то она течет вниз и они рано или поздно спустятся на такую глубину, откуда выбраться будет непросто, и о том, что те, кто назвал горы Митуту мертвыми, явно решили поиздеваться над подземными жителями.
Первого подземного жителя спутницы встретили утром шестого дня. Пещера в этом месте обратилась огромным залом, настолько высоким, что светящаяся плесень на его сводах была неразличима снизу, и от этого казалось, что над головой мутное и пасмурное небо. В зал выходило сразу несколько пещер, из которых текла вода, отчего поток наконец забурлил и даже вздумал пениться на крохотных порогах. На одном из них, напоминающем водопад высотой по колено, шум воды смешивался с чавканьем и рычаньем. Кама и Эсокса замерли. То, что шевелилось за водяной пленкой, могло быть и облезлой водяной крысой, и еще какой-то тварью, но оказалось ребенком. Он поднял голову и стал грызть живую, извивающуюся в его руке рыбу. В мгновение Кама успела рассмотреть обычную голову обычного, примерно десятилетнего мальчишки и в то же мгновение понять, что существо, завтракающее у них на пути, не было человеком. Голова существа была чуть удлинена, отчего немного напоминала помещенное на толстую, крепкую шею яйцо. И обычные, правда, странно маленькие округлые уши как будто располагались на ней выше и дальше к затылку, чем должны были располагаться. И нос этого существа был слишком маленьким, с проваленной переносицей, хотя и подрагивал, как будто его хозяин мог управлять им. Впрочем, подрагивали и уши. И рот с тонкими белесыми губами, такого же цвета, как все существо, шевелился. И зубы, странные зубы, напоминающие выставленные в ряд заостренные зубцы, мелькали, перетирая рыбью плоть, и синеватый, толстый язык шевелился между ними. И по пять пальцев на каждой руке, схожей по толщине мышц с человеческой, теребили добычу, выжимали в острозубый рот потроха, пронзали ее белесыми, звериными когтями. Только волосы на этой вытянутой голове не шевелились. Они лежали мокрыми прядями, свешиваясь на уши, но как будто росли только по центру головы, подобно лошадиной гриве.
Существо замерло, шевельнуло ухом, затем повело в сторону принцесс носом, повернулось, моргнув небольшими круглыми глазами, соединив совсем не по-человечески нижнее и верхнее веко на середине зрачка, окатило и Эсоксу, и Каму ужасом, но не собственным ужасом, а заставило их самих замереть,
