– Так это? – нахмурился Муваталлис, обернувшись к Эфрону.
Мальчик взглянул в закипающие яростью глаза и понял, что не может сказать ни слова.
– Не так, – раздался тихий голос из-за спины стражников.
Это был Нигнас.
– Выпрямься Нигнас, – сказал Муваталлис. – Я узнал тебя. Ты заслужил право стоять с прямой спиной в моем присутствии. Что ты скажешь об этом?
– Этот саххан был пожалован на время службы воину Цохару. Ты должен помнить о нем, табарна Муваталлис. Когда пять лет назад войско Рамсеса подходило к Кадешу, он был послан вместе с другим воином-лазутчиком. Они притворились перебежчиками, сказали, что хетты ушли к Халебу. И повторили эти слова после пыток. Это позволило напасть на войско Рамсеса внезапно и покрыло славой твои войска, Муваталлис. Но ни мертвого, ни живого Цохара и его напарника так и не нашли. Этот мальчик – сын Цохара. Он считает своего отца живым и отстаивает здесь его честь.
Нигнас замолчал. Муваталлис брезгливо взглянул на согнувшегося, но пылающего ненавистью надсмотрщика, обернулся к Эфрону, подошел, отвел в сторону дрожащий меч, поднял лицо мальчика за подбородок, вгляделся.
– Почему же вдова Цохара не просила о милости? – спросил он Нигнаса.
– Она тоже не верит в смерть мужа, – ответил Нигнас и добавил. – К тому же она гордая женщина.
– Гордая? – задумался Муваталлис, вновь обернулся к Эфрону. – Слушай меня Эфрон, сын воина Цохара. Твой отец мертв. Думаю, боги были достаточно милосердны, чтобы даровать ему смерть. Тела многих воинов были изрублены так, что их не смогли опознать. Эта земля не может более считаться сахханом твоего отца. Но я не хочу, чтобы деревья погибли. Я принимаю тебя на службу, Эфрон, и даю тебе этот саххан.
– Что я должен буду делать, табарна Муваталлис? – сипло спросил Эфрон.
– Пока немногое. Подрасти. И научиться твердо держать меч.
– Ты доволен? – спросил Нигнас, когда, наконец, народ разошелся, шумно обсуждая произошедшее на окраине села, и на участке остались только Эфрон, тело Абаса, покрытое ветхою тканью, и Каттими, приведшая осла.
– Не знаю, – ответил Эфрон, складывая выпачканные в пыли грозди винограда в корзины. – Сколько мне еще расти, чтобы Муваталлис взял меня в свое войско?
– Думаю, еще пять лет, – ответил Нигнас. – Как будете справляться без Абаса?
– Наймем рабочего, – ответил Эфрон, – Пять сикелей в год. Это меньше, чем платила мать за саххан в прошлом году.
– Меньше, – согласился Нигнас и добавил. – Все-таки передай матери про орла.
Эфрон промолчал.
– Ты достоин памяти своего отца, – сказал Нигнас, сделал несколько шагов в сторону деревни, обернулся. – Долгих лет жизни твоему дереву, маленький воин Муваталлиса.
– Что будем делать с телом Абаса? – спросила тихо Каттими. – Поднимать его на осла?
– Подожди, – остановил ее Эфрон, глядя вслед Нигнасу. – Я должен полить гранат.
Вчера:
Швед
Холодный ветер дул вдоль переименованной Шпалерной от бывшего Литейного к бывшему Смоляному двору. Напрягал щеки, подхватывал жгучие искры колючего снега, который не падал с неба, а выстреливал из ночных подворотен, взлетал с жестяных кровель, срывался с припудренного февралем ледяного изгиба близкой Невы, сек пятиэтажные молчаливые здания, шесть колонн спящей церкви, черные окна бывших казарм Кавалергардского полка, облизывал фасады Таврического дворца, выглядывал в мертвых камнях давно уже растаявшие призраки царевича Алексея и адмирала Кикина, бился в тяжелые стены страшного дома, словно пытался вызволить десятки, сотни, тысячи людей.
«Чтоб ты сдох»! – подумал следователь Назаров, морщась от зубной боли и приглушенных криков, что раздавались и справа, и слева, и сверху. На часах уже было за два ночи, безумно хотелось разуться, опустить ноги в прохладную воду, опрокинуть стакан водки, упасть в теплую постель, но не затем, чтобы потянуть к себе безотказную Верку, а чтобы уснуть. Провалиться в черную яму, забыться и, главное, чтобы не видеть снов. Знает, знает он эти сны, поэтому и заснуть не может без водки, лучше уж без снов, а как проберет, все одно – такие сны лучше пьяному смотреть. Да только разве это сон? Валишься навзничь, летишь вниз, а как дна достигнешь, вот оно уже и утро. Впрочем, с этим чертовым зубом и водка не поможет уснуть.
– Ну, что молчишь? – утомленно спросил Назаров.
Подследственный сидел на железном стуле, уставившись в пол. Назаров даже приподнялся, чтобы разглядеть, что увидел этот странный человек на полу, затем пробежал взглядом по стоптанным валенкам, по угловатым коленям, по тяжелым рукам, одна из которых была перемотана грязной тряпицей, по впалой, но широкой груди, пока не добрался до квадратного подбородка, массивного носа и грубых скул. Глазные яблоки под опущенными веками подрагивали живыми буграми, а сразу над бровями лоб исчезал, скашиваясь к затылку.
