цену. Но если бы вы видели их лица, сочли бы, что я невредим.
– Не люблю живопись, – сказала женщина.
– Я тоже, – признался я. – Но все остальное я не люблю еще больше. Далеко от моря?
– Четыреста двадцать пять ступеней, – сказала она.
– А отсюда? – поинтересовался я.
– Отсюда – полторы тысячи.
– Удобства?
– Минимальные, – она явно издевалась надо мной. – Душ, умывальник, москитные сетки на окнах. Телевизора, открытых линий – нет, многие считают это за удобство. Сортир с водой. Постель со свежим бельем. Меняю раз в неделю. Захочешь есть у меня, договоримся.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Мата, – она не была оригинальна. – А тебя?
– Пессимус, – ответил я. – Сколько хочешь денег?
– Сколько тебе нужно времени, чтобы стать человеком? – усмехнулась она.
– Есть сомнения? – выпрямился я и напряг плечи, вызвав ее одобрительный кивок.
– Есть, – ответила она. – Пока что я вижу небритого типа с побитой рожей.
– Почему же ты подошла ко мне? – не понял я.
– От тебя не разит спиртным, – сказала она.
– Да, это упущение, – признался я. – Образ придется доработать.
– Десять монет в день, – сказала она.
– Недорого, – согласился я. – А если на целый месяц?
– Десять монет в день, – стояла она на своем. – Второй месяц пойдет по семь монет. Если останешься до весны – за последующие возьму по три монеты в день. Вперед нужно платить за каждые две недели.
– Соседи есть? – я полез в карман за приготовленным тощим бумажником.
– Не беру, – улыбнулась она. – Все соседи – я, сын и дочь. Уединение относится к числу удобств.
– Судя по тебе, твои дети еще подростки? – поинтересовался я. – А муж есть?
– Даже не вздумай, – улыбнулась она чуть теплее.
– А вот этого ты мне запретить не сможешь, – поднялся я. – Я властен над собственным телом, но не над вздумыванием. Впрочем, заставить себя писать картины тоже не могу. Я ужасно ленив. Что у нас с неудобствами?
– С чем? – не поняла она.
– С неудобствами. Ты перечислила удобства, должны же быть и неудобства.
– Есть и неудобства, – призналась она. – Сын у меня болен. Когда у него случаются приступы, я запираю его. Но он ведет себя тихо. И кот.
– Что с котом? – не понял я.
– Он ходит, где хочет, – пожала плечами она. – И еще он смотрит.
– На кого? – нахмурился я.
– На кого-нибудь, – усмехнулась она. – Будет смотреть на тебя.
– Это опасно? – пошутил я.
– В лицо не вцепится, – рассмеялась она. – Ответишь ему таким же пристальным взглядом, и все. Зажмурится и замурчит.
– А если погладить? – поинтересовался я.
– Изменой не сочту, – озадачила она меня ответом.
Все оказалось даже лучше, чем я предполагал. Хозяйство Маты располагалось в конце узкой улочки, по которой едва ли мог бы проехать лимузин чуть шире обычного таксомотора. За глинобитной стеной скрывался уютный сад, собачий вольер без собаки и низкий, но просторный дом с белеными стенами. Предоставленная мне комната меня вполне устроила. В ней не было насекомых, зато имелась широкая кровать и еще более широкое окно, выходящее на море. В одном углу стояла чугунная печка, в другом холодильник, телевизор я не любил, открытые линии и любые другие способы связи мне были противопоказаны, так что мое зимнее существование вполне могло оказаться приятным времяпрепровождением. Тем более что у хозяйки оказалась весьма миловидная дочурка Ангуза лет восемнадцати и сын чуть постарше. Мата представила его Лео. Высокий и стройный молодой человек если и страдал каким-то недугом, то никак этот недуг не обнаружил. Он не подал мне руки, но поклонился, приложив ладонь к груди и, обернувшись к матери, произнес непонятное:
– В сам-мый раз.
– Бывает не в самый раз? – поинтересовался я, смотря ему в спину.
