– Что у тебя за ссадина на подбородке? Сарданапал побил? С кровати упала?
– А… это?! Кто-то из третьекурсников налетел… Соловей взял меня на драконбол младшим инструктором, – вспомнила Таня.
Брови Гробыни выразили все, что она думает об упомянутом виде спорта.
– Драконбол, а? Физкультура лечит, а спорт калечит, а?.. Ну иди ко мне, дорогая!
Таня подошла. Гробыня обняла ее холеными руками и осторожно поцеловала в щеку.
– Имей в виду, Гроттерша! Выглядишь ты плохо! Не то чтобы плохо, но неухоженно. Так недолго из человека превратиться в спортивно-ломовую лошадь!
Таня улыбнулась.
– Спортивно-ломовую? Такие разве бывают?
– И не такие бывают. Посмотри в зеркало, киса!
Лицо Гробыни стало вдруг озабоченным. Вспомнив о чем-то, она быстро извлекла пудреницу, щелкнула крышкой и внимательно оглядела свою верхнюю губу.
– Так и есть! Герпес! Сглазили, собаки! – сказала она без особой досады.
Постояла, подумала о чем-то своем, глядя поверх волос Тани. Таня почувствовала, что формальная часть закончена. Склепова с ней уже поздоровалась.
– Ты-то здесь какими судьбами? Проездом али по амурным делам? Хотя какие у тебя амурные дела? Печаль одна, – спросила и сама себе ответила Склепова.
Таня порылась в сумке и передала одно приглашение ей, одно – Гуне. Гробыня небрежно прочитала.
– А я-то думала, когда их осенит? Пять дней после окончания школы… Пять минут после окончания школы… И конечно, надо собираться всей толпой! Сопливая сентиментальщина! – сказала она.
– Так ты не приедешь? – с обидой спросила Таня.
– Почему не приеду? Кто тебе сказал такую чушь? Разумеется, приеду. Где я еще увижу дураков в таком количестве?
Таня собралась прощаться, однако у Гробыни были другие мысли на этот счет.
– Значится так, Гроттерша! Сегодня ты ночуешь у нас с Гуннием. Через сорок минут у меня запись… Думаю, за три часа отстреляемся. Потолкайся где-нибудь в студии, а вечером поужинаем.
Таня хотела сказать, что ей нужно разнести кучу приглашений, но Гробыня, не слушая, уже неслась куда-то. О том, что у Тани могут быть иные планы, ей и в голову прийти не могло. Таня подумала, что Гробыня очень счастливый человек. Существуя в своем склеповоцентричном мире, она и представить себе не может, что есть еще чьи-то желания и проблемы, кроме ее собственных. Мир вертелся для Гробыни и вокруг нее. И как ни странно, этот эгоизм был таким здоровым, таким заразительным, что не отталкивал. Скорее в нем было что-то завораживающее и притягательное.
«А почему бы и нет?.. К чему такая спешка? Приглашения можно разнести и завтра», – сказала себе Таня.
– Гуня! За мной! Мы опаздываем! – озабоченно взглянув на часы, велела Склепова.
И не оборачиваясь, быстро двинулась вперед. Так они и шли: впереди величественная Склепова, немного позади – Таня с контрабасом. Гуня, с ненавистью толкая коленями пакеты, тащился сзади, как большая собака, которой неохота возвращаться домой с прогулки.
Прохожие оглядывались на них. Точнее, не на них, а на Гробыню.
– А ты знаменита! Меня там какие-то едва не затоптали, – сказала Таня.
– Кто еще?
– В студии внизу толпятся. С волосами, как ты пару лет назад в Тибидохсе носила…
– А… эти… склепки… – сказала Гробыня небрежно. Все же заметно было, что она довольна.
– Слушай, а ты не сказала им, что ты та самая малютка Гротти, которая поссорила Пуппера с тетей и ухлопала Чуму-дель-Торт?.. – спросила она.
Тане такое и в голову прийти не могло. Зачем посвящать кого-то в свою личную жизнь?
– Нет, не сказала.
Гробыня кивнула.
– Так я и думала. Кого сейчас интересует это старье?.. Меня другое занимает. Ты смотришь «Встречи с покойниками»? – удивилась Гробыня.
– Нет, – сказала Таня.
Гробыня нахмурилась:
– Че, серьезно? Или прибедняешься? Типа: я телик не смотрю, я с ним живу?
– Серьезно.
– А вообще что-нибудь смотришь из передач?
– Очень редко. Думаешь, вру?
– Все врут. Просто некоторые врут себе, – пожав плечами, философски сказала Гробыня.
– Как это?
– Элементарно. Я вру другим, но не вру себе. Ты не врешь другим, зато обманываешь себя. Хотя, в общем, почему нет? Кто-то же должен быть лузером?
В студийном холле Склепову немедленно окружили фанаты. Восторженные лица, сияющие глаза. Гробыня дала несколько автографов, а затем взглянула на Гуню, и тот, расставив руки с пакетами, точно ледокол, проложил ей дорогу в толпе. Самых активных фанаток, которые не прочь были отщипнуть от Гробыни кусочек на память, Гломов брал под локти и бережно относил в сторону.
На Таню, которая беспрепятственно шла рядом с Гробыней, фанаты смотрели с завистью.
– Прорвалась-таки, пролаза! Ненавижу! – прошипела пего-зеленая девушка, свисая с плеча у Гуни, который не нашел другого способа убрать ее с пути.
Наверху Гробыня сразу удалилась в гримерку. Таня с Гуней остались в комнате с круглым столом, на котором можно было найти растворимый кофе, сахар и бутерброды. Таня, не евшая с утра, хотела было налить себе кофе. Она спросила у Гуни, где взять чашку. Тот показал на раковину в углу. Возле раковины стояли две грязных чашки с отбитыми ручками, заляпанные высохшей кровью. В крайней чашке лежал откушенный мизинец.
Отскочив, Таня сообщила об этом Гломову. Гуня не удивился.
– Гады… Говорят им: убирайте за собой! Ни фига! То тырят посуду, то ваще не моют.
– А палец?
– Чего тут непонятного? Вчера Малюта Скуратов заскакивал на прямой эфир… Народ замотался. Так что, будешь кофе, нет?
Таня отказалась. Мимо прошла Грызиана Припятская, надушенная, с десятком браслетов на худых, с веснушками запястьях. Она оказалась совсем маленького роста. Тане, которая в детстве часто видела ее по зудильнику, почему-то казалось, что она выше. Зато знаменитое бельмо на глазу существовало в действительности, в чем можно было легко убедиться. Простенький защитный амулетик, давно болтавшийся у Тани на грифе контрабаса, звякнул и закачался, столь сильны были исходящие от Грызианы волны недоброжелательности. Не к Тане конкретно, а вообще.
Сквозь приоткрытую дверь гримерки Таня увидела, как она расцеловалась с Гробыней, которая пожаловалась Грызиане на герпес.
– А ты как хотела? На заразу и зараза лезет! – сочно расхохотавшись, сказала Грызиана.
Студия мало-помалу заполнялась массовкой, в обязанности которой входило радостно вопить и хлопать в ладоши при появлении ведущих и далее по сигналу.
Два дюжих ведьмака из отдела технического обеспечения протащили обмотанный цепями гроб со следами влажной земли. Шедший позади ведьмак нес лопату. Вид у всех троих был деловой и замотанный. В гробу кто-то ворочался и гулко кашлял.
– Ну как тебе тут? После Тебе-сдохса, а? – хохотнул Гломов. Ему лично ничего не мешало уплетать бутерброды.
Таня пожала плечами.
– Все дело в привычке. Через недельку и я бы освоилась, – сказала она, проводя рукой по полированному боку контрабаса.
Гуня не спорил. Он ел. Делать же два дела сразу Гломов не умел. Все-таки был не Юлий Цезарь.
– Слушай! У вас же на передаче настоящие мертвецы? – спросила его Таня, вспомнив о чем-то.
– М-м-м… Да… – с набитым ртом промычал Гуня.
– А как Гробыня с ними разговаривает? С мертвецами же нельзя.
– Ты чего, ни разу не смотрела, что ли? А, ну да… Короче, там бронированное стекло, вроде колпака. Мертвецы по одну сторону, Грызиана и Гробка – по другую. И потом вопросы они задают не напрямую, а уклончиво: «А не знают ли ботинки товарища Сталина, почему он позволил германским войскам перехватить инициативу в первый месяц войны?» Или: «Что волосы Клеопатры думают о любви? Должна ли девушка изменить юноше из мести, если юноша изменил девушке?» – пояснил Гломов.
Он почесал недоеденным бутербродом лоб и радостно сказал:
– Хочешь прикол? Гробка до того привыкла, что теперь и дома иногда говорит: «А не знают ли зубы Гуни Гломова, какого фига они сожрали всю копченую колбасу и ничего не оставили мне, любимой?»
