Вот уж верно, птичкина душа! Хотя скорее — птичкин ум, такой же маленький! Анна резко поднялась с места, прошлась вдоль оранжереи, пытаясь успокоить сердце, что так и колотилось в груди от злости на дурочку Полин. Неужто не думает та вовсе, что творит?
— Ты, верно, думаешь, что я глупа и безрассудна? — проговорила Полин, словно читая ее мысли, и Анна резко остановилась на месте, развернулась к ней.
— А разве нет? О, Полин, что ты творишь! Что ты творишь?!
— Я люблю его, — просто сказала Полин, не отводя взгляда от глаз Анны, что так и пронзали ее ныне. — Я люблю его с отрочества. И тот поцелуй на бале… он не первый. Первый был в парке во время игры в горелки. Два года назад.
— О! Ты ведь понимаешь… понимаешь… ou la chevre est attachee, il faut qu'elle broute! [136] — выпалила Анна, надеясь образумить ее, стереть это мечтательно-трогательное выражение с ее лица.
Петр Шепелев, сын знатного помещика Смоленской губернии, внук графа Туманина и Полин Моатье, дочь бежавшей от революции и Террора француженки, pique-assiettes [137] в их доме, нечто среднее между прислугой и знатной гостьей…? Немыслимо! Il est impossible! [138] И повторила снова французскую пословицу, понимая, что причиняет боль Полин, но зная, что не может иначе.
Полин медленно поднялась с канапе, бледная, как смерть, с ярко-горящими глазами, обожгла злым взглядом Анну.
— Тогда и ты подумай вот о чем: кавалергард, запутавшийся в долгах и без копейки за душой совсем не пара дочери Шепелева! Ou la chevre est attachee, ma chere Annette! И это не я придумала, нет! Это слова твоего брата, а значит, и мысли отца на сей счет. Ou la chevre est attachee, ma chere Annette!
Полин резко развернулась и, даже не взглянув на упавшую к ее ногам при том работу, убежала вон из оранжереи, желая скрыть слезы, что навернулись на глаза при жестоких, но таких правдивых словах Анны, в тишине своей спальни. Ее рукоделие подобрала с пола Анна, аккуратно положила на столик. Ее душа звала пойти вслед за Полин, утешить ее, но Анна не стала этого делать. Пришла пора всем взглянуть в глаза жестокой реальности, и в первую очередь это касалось именно Полин, как выходило по всему.
Анна долго смотрела в высокое окно оранжереи, наблюдала, как гуляют по парку Петр и князь Чаговский-Вольный, ступают аккуратно по скользким дорожкам, заложив руки за спину. Чуть прищурила глаза, когда блеснул на солнце камень в булавке галстука князя. Белом шелковом галстуке, что был повязан на его шее модным узлом по моде, пришедшей с туманного острова. На таком схожем с тем, что виделся в вороте фрака фигуры, стоявшей в дверях спальни флигеля, пришедшей на ужин, на который Анна звала своего суженного прошлым вечером…
А после поднялась к себе и долго смотрела на бледно-розовый цветок, что по-прежнему благоухал в стеклянном бокале, удивляя ее своей свежестью. Те розы, что она срезала в тот день, уже поникли своими цветными головками, стали сохнуть листья, а этот же наоборот — только распускал свои лепестки день ото дня.
Анна вдруг резко схватила бокал со столика и, размахнувшись, запустила им в дверь спальни. Разлетелось на осколки стекло, упал на паркет цветок.
— Что стряслось, барышня? — выглянула тут же Глаша из гардеробной, где проверяла платья хозяйки, складывала тонкие сорочки, что вернули после стирки.
— Ничего, — резко ответила Анна, глядя на эти осколки у двери, на цветок, что так и манил ее подойти и поднять его, бережно хранить, лелеять в памяти, как ласкала мужская рука его шелковые лепестки. — Прибери тут… вынеси прочь этот… этот сор!
Глава 7
Осколки стекла, что легли на пол возле двери, останки несчастного бокала, были аккуратно убраны Глашей и вынесены вон. Как и бледно-розовый цветок с шелковыми лепестками. Анна же упала в постель и долго лежала, глядя в балдахин кровати, словно пытаясь отыскать нечто в легкой воздушной ткани.
Чуть скрипнула дверь, а после кто-то прилег рядом с ней, свернулся калачиком, утыкаясь лицом Анне в бок, пряча слезы. Ей не надо было поворачивать голову, чтобы глянуть, кто нарушил ее уединение. Так обычно они лежали с Полин в постели еще с отрочества, когда нападала странная меланхолия, а на душе кошки скребли своими острыми коготками. Вдвоем пережить тоску было намного легче, чем в одиночестве.
Никто не говорил ни слова. Каждая думала о чем-то своем, не желая делиться мыслями с другой, опасаясь новой ссоры. Так и лежали в тишине, слушая редкие звуки, что доносились со двора и из глубины дома через распахнутую в спальню дверь: крики с парка, где расчищали снег с дорожек, стук дверей в анфиладе комнат, шаги по паркету. Через некоторое время пришла в спальню Глаша с вестью, что барин Петр Михайлович просят барышень к прогулке перед обедом спускаться. Пришлось подняться, поплескать себе на лицо ледяной воды, чтобы скрыть следы былой грусти.
— Ну, и дурны мы с тобой, — заметила Анна, вглядываясь в отражение зеркала. А Полин только улыбнулась — нет, дурна только она: припухло лицо, покраснели глаза. А Анне былые слезы только блеска в глаза добавили, придали еще больше очарования ее лицу. Заметила не со злостью и не с завистью, так отмечают известный факт и только. А потом показала язык Анне и убежала к себе одеваться на прогулку, забыв про свои страхи, тревоги и тоску, терзавшую сердце. Ведь возле нее ныне будет Петр, разве мало ли для того, чтобы все дурное ушло прочь?
Оттого и не стала долго слушать Анну, которая остановила ее на лестнице, почти уже спустившись в переднюю.
— Полин, прошу, будь осторожна с Петрушей, — она прикусила губу, но все же продолжила, только шепотом, понимая, что говорит нехорошие и неприличные вещи ныне. — Помнишь, Лизе, дочь управителя? Ее отослали два года назад куда-то из имения, когда Петруша с ней так же был любезен, как с тобой. Я бы не желала, чтобы тебя тоже куда-то отослали от меня, ma chere.
— Не думай о том, Аннет, — улыбнулась Полин. — Я уже имела на сей счет разговор с maman, и она мне многое сказала. Да и к тому же, порой мне кажется, что я старше тебя годами лет на пяток, не меньше. Вижу и знаю многое, что даже не приходит в твою голову! Не думай о том, Аннет, не думай… Я понимаю, что делаю!
А потом легко сбежала вниз, пересекла вестибюль и выбежала из дома через заднюю дверь на террасу, где ее уже ждал Петр, улыбнулся ей, широко и радостно, склонился в шутливом поклоне, предлагая руку для прогулки по парку. Анне же, видимо, в спутники отведен был князь, которого она заметила подле Петра — стоял и ждал ее выхода, постукивая модной тросточкой по носку сапога, сбивая снег. Выходить к нему вовсе не хотелось. Внезапно снова за сердце взялась тоска, навалилась облаком, окутала с головой, призывая развернуться и убежать к себе, снова упасть в постель. Но вот князь что-то спросил у Полин, верно, о ней, Анне, и та кивнула на дом, отвечая. Пришлось ступить по ступеням вниз, гордо вздернув подбородок вверх, напустив на себя равнодушный вид.
Гуляли до самого обеда, неспешно ступая по расчищенным дорожкам парка, любуясь тому снежному наряду, в который зима облачила деревья, кустарники и даже дом — не только крышу, но и стены, укрыв белым покрывалом вьюны на шпалерах. Тихая зимняя благодать, свежий морозный воздух и чистое небо над головой цвета его глаз…
— Вы нынче удивительно молчаливы, — заметил князь, нарушив долгое молчание, что установилось меж ними во время это прогулки. В отличие от Петра и Полин, которые то бегали вдоль дорожек, дурачась, как малые дети, то шагали медленно, о чем том споря. — Я ни в коей мере не желаю сказать, что вы обычно говорливы, упаси Бог! Просто за этот дивный promenade вы не сказали мне и двух слов. Смею надеяться, что вам не столь неприятна моя персона, как мне думается невольно оттого.
136
Каждый пастух пасет свою козу (фр.) Соответствует русской пословице — каждый сверчок знай свой шесток
137
Приживалка (фр.)
138
Невозможно! (фр.)
