— Мне надо идти, — прошептал он, прижимая ее ладони к своим щекам. — Не надо, чтобы нас с тобой застали тут. Пусть никто не ведает о том, что случилось нынче ночью. Только надо с оглашением поторопиться, моя милая. Теперь уж нет нужды откладывать.
Анна окаменела, услышав эти слова, пусть и сказанные нежным и мягким голосом, распознала сталь в его голосе. Попробуй, откажи мне ныне, как отказывала ранее, казалось, читалось в нем.
— Знать, вот как, — произнесла она как-то тихо, и Андрей заглянул в ее глаза, пытаясь угадать, что за мысли у нее ныне в голове. — Вот зачем значит… Va-t'en! Hors d'ici! [241] Вон, покамест я не кликнула людей!
— Подожди, выслушай…, - но она уже открывала рот, чтобы крикнуть, злясь не на него в этот миг с такой силой, что кругом шла голова, и кровь стучала бешено в висках. На себя она злилась, на глупость свою, на наивность. О Господи, так обмануться…
Андрей вдруг повалил ее на постель, зажимая рот ладонью, чтобы ни звука не сорвалось с ее губ, и она уставилась на него с ненавистью в глазах, впрочем, не делая ни малейшей попытки освободиться от его хватки. Только лежала под ним, даже не делая попытки прикрыть обнажившуюся грудь, смотрела в его глаза. Потом мотнула головой, сбрасывая его ладонь со своих губ.
— Вы добились того, что так отчаянно желали, Андрей Павлович. Я выйду за вас замуж. В любой день, какой назначите для того. Но знайте — вы получите только мое приданое, но не жену. Женой я никогда не буду для вас, никогда! — она уже шипела ему в лицо, извиваясь от той злости и ненависти к собственной слабости, что рвала сейчас душу. Но внешне на удивление нынче казалась такой спокойной, словно и не было внутри той истерики, что заставляла говорить то, что никогда не сказала бы, не от души говорила.
И Андрей не понял, что она не в себе ныне. Не стал удерживать ее долее — отпустил из своих рук, отошел от постели и продолжил одеваться, с трудом перебарывая желание встряхнуть ее хорошенько, чтобы заставить умолкнуть ее. А Анна все не могла успокоиться, села в кровати, стала буравить его своим ненавидящим взглядом и продолжала свою тираду, стараясь, как могла, задеть, уколоть, ударить…
— И в Петербург за вами не поеду, слышите? Мне нет места отныне там, где вы! И не будет! Я ненавижу вас! Ненавижу! Я ведь спорила на то, что вы у ног моих будете! Оттого и привлекала вас, как могла. Как умею привлекать. Я ведь спорила и только! И отчего вам не отказала сразу? Отчего промедлила? Ведь думала же! Думала! Вы — это только пари! О Господи!
Она упала вдруг резко в подушки, расхохоталась в голос, и только тогда Андрей понял, что она в истерике, в два шага подошел к постели, сгреб ее в охапку и прижал к себе, невзирая на ее сопротивление. За окном уже занимался рассвет, стало светлее, но его не волновало, как он будет уходить из этого дома. Разве он мог оставить ее сейчас?
— Laissez-moi partir! [242] — вдруг резко сказала Анна, выпрямляясь в его руках, и Андрей понял, что истерика так же резко прошла, как и наступила. Она отстранилась от него, подняла с пола свою сорочку и быстро натянула через голову. Потом выбралась из постели с другой стороны, стараясь держаться от него как можно дальше, подняла капот со спинки стула, набросила на плечи.
В будуаре что-то стукнуло, видимо, проснулась Глаша, и Анна бросила взгляд на дверь, успокоилась, вспомнив, что та заперта. Потом резко подошла к окну, заметила на углу дома сторожа.
— Доброго утречка тебе, Платон! — крикнула, высунувшись из окна. Сторож оглянулся на ее крик, поспешил подойти ближе, низко поклонился барышне, сняв с вихрастой головы шапку. — Ты собак бы посадил на цепь. Я нынче рано проснулась, выйти хочу к пруду. Не встретиться бы с твоими цепными!
— Доброго утречка, барышня. Нынче же и сделаю. Нынче же и посажу.
Анна наблюдала из окна, как Платон свистом призывает собак, а потом аккуратно цепляет тех на цепь, что была намотана на его руку, как уходит с теми к псарне, у которой заведет тех в загоны. Потом повернулась к Андрею, что, уже полностью одевшись, наблюдал за ней из глубины комнаты, сидя на кровати.
— Я не уйду из этой комнаты, покамест мы не поговорим, — твердо сказал он, и Анна вздрогнула от решимости, которую распознала в его голосе.
— Я не желаю говорить с вами! — отрезала Анна, поднимая подбородок вверх, а потом едва сдержала вскрик, когда Андрей вдруг откинулся на постели, удобно устроился на подушках, запрокидывая руки за голову.
— Тогда я подожду, покамест у вас появится это желание, позволите? — проговорил он, и она стиснула пальцы от злости, расслышав насмешку в его голосе, а потом подбежала к кровати, бросилась на него, заколотила кулачками по его плечам и груди, пытаясь ударить в голову. Он ловко перевернулся, подмял ее под себя, перехватывая руки, лишая ее возможности двигаться.
— Я укушу, — предупредила Анна, когда заметила взгляд Андрея на ее губы, его улыбку, но он только прижался губами к ее рту, в два счета подавляя ее протест. Откуда у него такая власть над ней? И почему так слабеет ее воля, когда он так близко к ней, так быстро тает ее злость?
— Я вас ненавижу! — прошептала Анна, когда он на миг прервал поцелуй.
— Тогда я прокляну тот день, когда ты перестанешь меня ненавидеть, — усмехнулся Андрей в ответ, и она вдруг тихо рассмеялась, удивляясь тому, как бьется сердце, когда он рядом. А потом оба замерли, когда в дверь спальни тихонько постучали, и голос мадам Элизы проговорил приглушенно из будуара: «Annette! Mademoiselle Annette! Il est temps de s'eveiller» [243]
Глава 12
Голос иерея разносился по периметру храма, уносился под расписные своды церкви, призывая прихожан вознести молитвы:
— … о веси сей, всяком граде, стране и верою в ней живущих, Господу помолимся!
В едином порыве склонялись головы. Мужские — непокрытые, самые разномастные, от светлого блонда до иссиня-черных. Женские — в шляпках разного вида или эшарпах, аккуратно повязанных вокруг причесанных головок. Только у самого притвора стояли прихожанки в платах, не в господских уборах. Вскидывались дружно руки, совершая крестное знамение, а после так же едино склоняли головы или кланялись. Разносился ответный хор голосов по церкви: «Господи Помилуй!»
— …О избавитиеся нам от всякие скорби, гнева и нужды, Господу помолимся! — возвещал голос отца Иоанна, и снова проносилась волна единых действий по церкви, снова раздавался ответ прихожан. Многие думали в этот момент о той тени, что предвещала по поверьям огненная комета, так и не уходящая с неба России, напоминающая о пророчестве зловещем. И каждый второй возносил молитвы об избавлении от этой напасти, от того «Антихриста», что нацелился на страну.
Лишь единицы думали об ином: хмурил лоб, размашисто крестясь, Михаил Львович, получив давеча пренеприятнейшие известия от своего управителя, была задумчива некогда протестантка мадам Элиза, крещеная десять лет назад Елисаветой под этими самыми сводами, улыбалась уголками губ Анна, не в силах удержать улыбку. Она то и дело поворачивала слегка голову и косилась в ту сторону, в которой стояла графиня со своими домашними. Иногда она задерживала взгляд на светловолосой голове Андрея дольше положенного, но чаще быстро отводила глаза, встречаясь с его взглядом — теплым, словно обнимающим ее. Краснела, чего ранее за собой не замечала, дергала ленты шляпки в волнении, едва не развязав ту прямо во время службы.
Анна скосила взгляд на стоявшую чуть позади нее мадам Элизу, заметила, что та тоже смотрит на нее, что-то шепча одними губами, моля неслышно о чем-то Господа в этот миг. Вспомнилось, как перепугалась прошлым утром, заслышав ее голос в будуаре, увидев, как поворачивается дверная ручка.
— Тихо, милая, — шепнул ей Андрей, а потом заглянул в ее испуганные глаза. — Два пути. Один — открываем дверь бок о бок, каемся в содеянном перед твоим папенькой, венчаемся завтра после службы.
