так много удовольствия'.
– Одну минуту, подожди меня на выходе, – крикнул он, обернувшись к стоявшей Иоланде, которая, показывая свою радость, махала ему рукой.
К Бриде уже вернулись непринужденные манеры свободного человека. Когда жандарм, на выходе из бокса, хотел пропустить его вперед себя, Бриде по-дружески положил ему руку на плечо и сказал: 'Нет, нет, после вас… Не все же мне…'
Подымаясь в тюремный фургон, который отвез его в Санте для освобождения из-под стражи, он смог обменяться парой слов с Иоландой. 'Ты видишь, ты видишь…' – сказала она. 'Да, милая, я видел…'
Процедура происходила согласно принятым правилам. Она показалось Бриде бесконечной. Наконец, он поставил подпись в огромной книге. Закрывая ее, писарь, дабы придать себе важности, сказал: 'Вы свободны'. Бриде возвратили его галстук и немного денег, что было при нем.
Если бы его вещи не были измяты в сушильной камере, можно было подумать, что он никогда не был заключенным. Охранник проводил его до первой решетки. Во дворе под стеклянной крышей толпились люди. Это, несомненно, были новоприведенные заключенные. Неожиданно, два человека подошли к Бриде.
– Вы будете мсье Бриде?
– Да, а в чем дело?
– Нам поручено проводить вас в префектуру полиции. Извольте идти с нами.
– Как это? Что происходит? Почему?
– Мы ничего не знаем. Вам скажут на месте.
Продолжив переговоры, Бриде, в конце концов, выяснил, что происходило. По требованию немецких оккупационных властей, префект полиции был вынужден арестовать Бриде с заключением в лагерь. Два инспектора, которые заметно стеснялись возложенной на них миссии, объяснили ему, что такое довольно часто случалось, когда немцы были неудовлетворенны вынесенным приговором. Они сказали, что Бриде вероятней всего отправят в лагерь Венуа, что в Уазе. 'Это один из лучших', – добавили они.
Разочарование Бриде было столь велико, что он вдруг не выдержал.
– …Вы называете себя французами, и вы выполняете подобную работу для немцев… Не стыдно вам. Я бы лучше пошел мести улицы, если бы мне требовалось зарабатывать на жизнь.
В этот момент от одной из групп, стоявших во дворе, отошел человек. Он был огромного роста, но худ и сутул. Грудь его ввалилась так, что можно было подумать, что он оставался согнутым от удара. Он был небрит. На нем был запыленный котелок устаревшего фасона. Он встал перед Бриде.
– Что вы сказали?
Бриде тут же показалось, что это был один из полицейских, который сопровождал новоприбывших.
– Я говорю, что французы, которые работают на немцев, как вы это делаете в настоящий момент, суть продажные шкуры, и наступит день, когда все они будут расстреляны.
Человек снял шляпу, словно хотел поставить себя в одно положение с собеседником.
– И это вы говорите мне? – спросил он с сильным просторечным акцентом.
– Вам и всем другим.
– Ну, хорошо же! Заткните свою глотку. Я вам говорю, как мужчина мужчине, слышите меня? У вас нет никакого права в чем бы то ни было упрекать тех, кто за немцев. Я лично – за немцев, я от вас этого не скрываю. Мы ведь все за немцев, не правда ли, господа?
Оба инспектора хранили молчание, но не протестовали.
– Коли мы сделали то, что мы сделали, вы слышите меня, дурак несчастный, так вот, то остается только доделывать. Отлично, да здравствуют немцы, немцы – ассы, а мы – п***.
Поскольку тот распалялся все более и более, инспектора ретировались. На выходе, они попытались воззвать к чувствам Бриде. Он не должен был говорить о Франции в подобном тоне. Обобщая, никогда не бываешь справедлив. Затем они обронили замечание, глубоко изумившее Бриде: 'Этот тип, который сейчас, мы его знаем. Это добрый малый'.
Бриде провел ночь и следующий день в префектуре. Он просил предупредить Иоланду, но не смог ее увидеть, потому что, постоянно перемещаясь из кабинета в кабинет, с одного этажа на другой, из одного здания в другое, он каждый раз отбывал раньше, чем она успевала найти на его след.
Еще через день он был отправлен, как ему и сказали инспектора, в лагерь Венуа, близ Клермона, в Уазе.
Глава 17
Лагерь Венуа впечатлял четкостью своей планировки. Он был устроен в огромных павильонах из армированного бетона, предназначенных для летной школы, строительство которых оборвала война. Они были рассыпаны по большому прямоугольному участку. По некоторым деталям можно было угадать, что по завершении работ они должны были обеспечивать комфортные условия. Были предусмотрены такие удобства, о которых в прошлом и не мечтали.
Лагерный режим настолько отличался от тюремного, что в первые дни Бриде испытывал облегчение. Один лишь простор, по выходе из тесноты тюремной камеры казался непомерным благом. Интернированные располагали пространством. У них было свое белье, они могли кипятить воду. Они были более приятными компаньонами, чем его бывшие сокамерники. На их совести не было никаких преступлений. Это чувствовалось по из взгляду, по непринужденности, с которой они отвечали жандармам, по их изумлению перед некоторыми из мер наказания.
С прибытия в Венуа, Бриде задавался вопросом, не Иоланда ли была снова причиной его новых неприятностей. Может быть, не сходи она к немцам, те и духом не знали бы о нем. Но поскольку другие интернированные, за которых никто не заступался, находились здесь же, вследствие более или менее сходного стечения обстоятельств, было вполне вероятным, что она никак не повлияла на его участь.
Вечером, после того, как, переговорив с окружающими, он стал лучше понимать то, что с ним произошло, он написал длинное письмо Иоланде, наставляя ее в тех действиях, что ей требовалось совершить, чтобы добиться его освобождения. Немцы не оказывали никакого давления на правосудие, но когда считали, что трибунал не выполнил своего долга, что отпущенный представлял опасность, они предупреждали французские власти. Именно это и произошло. Простая записка к префекту, требовавшая принятия мер, определила его отправку в лагерь. Таким образом, Иоланда должна была действовать очень осторожно. Он советовал ей больше не обращаться к его друзьям в Виши. Они были слишком заняты, чтобы их продолжала интересовать эта история. Они были к тому же здесь ни при чем, и вмешательство с их стороны, допуская его возможным, лишь навредило бы ему. Лучше было оставить полицию Виши в стороне, причем намеренно, и постараться приблизиться к фигуре, игравшей вескую роль в отношениях между новой французской администрацией и немецкими оккупационными властями.
* * *
