гильотине и просит разрешения обратиться к толпе с последним словом. Комиссар полиции предлагает ему быть кратким.
Немедленно же Фиески взбегает по ступенькам и громким голосом среди мертвой тишины произносит:
– Я оказал великую услугу моей стране, я умираю спокойным. Прошу прощения у всех! Жалею больше о моих жертвах, чем о моей жизни…
Произнеся эти слова, он быстро оборачивается и отдает себя в руки палача.
В семь часов пятьдесят три минуты кортеж прибыл к эшафоту. Пять минут спустя троекратная казнь была закончена.
Из политических газет:
– Герцог Веллингтон, упавший недавно с лошади, явился вчера в верхнем парламенте в первый раз после случившегося с ним несчастия; он был принят всеми пэрами с изъявлением радости.
– Зрение герцога Сюссекского укрепляется; в комнате его уже так светло, что он может заниматься чтением.
– Носится слух, что папа отправится в течение лета в Карлсбад для пользования водами.
– Последнее покушение на Луи-Филиппа имело следствием, что для короля сделали новую карету. Кузов ее из дубового дерева, внутри и снаружи он обит жестью, окошки в дверцах очень узки, самая же карета столь глубока, что сидящие в ней могут не опасаться выстрелов. Карета сия шестиместная.
– Содержатель кофейного дома «Ренессанс» нанял за 1000 франков в месяц Нину Лассав, приятельницу
106
Фиески, в конторщицы своей кофейни. Вчера вечером стечение к нему народа было столь велико, что при входе должно было поставить двух пеших солдат и одного кавалериста. Всяк хотел видеть Нину Лассав, которая принуждена была сносить величайшие насмешки. Один из посетителей спросил у нее напрямик, как она может показываться всенародно спустя четыре дня после казни ее друга Фиески. Несчастная едва не лишилась чувств; ее принуждены были вывести на четверть часа из конторы. По возвращении своем она умоляла присутствующих оставить ее в покое и не отягчать насмешками ее судьбы, без того несчастной.
– Плотник, изготовивший дерево к адской машине преступника Фиески и взятый под стражу, был оправдан верховным трибуналом, но от испугу сошел с ума.
– Английские баронеты имели на прошедшей неделе многочисленное собрание для принятия мер к сохранению своих, древних прав и преимуществ. Они хотят по-прежнему носить титло достопочтенных и употреблять герб, дарованный им Карлом I.
XV
Тайна д'Антеса наконец раскрылась мне в совершенно неожиданной обстановке.
В феврале я присутствовал впервые на придворном балу. Русский карнавал закончился большим дворцовым празднеством.
Карета французского посла в длинной цепи экипажей и саней медленно подъезжала к подъезду Зимнего дворца, украшенному барельефами и лепными карнизами в нарядном стиле эпохи Регентства.
Мы поднялись по алому сукну широких парадных лестниц и прошли по зеркальным паркетам бесконечных галерей вдоль живой изгороди дворцовых гренадеров в черных медвежьих шапках, обшитых по косматому меху золотыми галунами. Сплошные шеренги придворных лакеев, егерей и скороходов, затмевающих блеском своих ливрей «с золотым басоном» мундиры камергеров, как бы продолжали непрерывный внутренний фронт царских телохранителей.
Ни при одном дворе, ни в одном европейском государстве не развита до такой степени страсть к мишурной театральности, к показной декоративности, к пышным облаченьям и громкозвучным парадам, как в Пе-
тербурге. Царь – первый исполнитель и главный режиссер этих оглушительных и ослепляющих спектаклей. Он всегда позирует и превращает в лицедеев всех окружающих. Он играет в войну на маневрах, в благочестие на службах, в герои во время эпидемий, бунтов и пожаров. Я был свидетелем самой скучной из его затей – игры в веселье на придворном балу.
Мы прошли пустынные пространства мраморных апартаментов, пересекли портретную галерею российских генералов, где несколько пустых рам зияли зеленой тафтой: изображения генералов, замешанных в события 14 декабря, были неумолимо удалены из галереи героев двенадцатого года. Даже полотна несравненного Джорджа Дау разделили общую участь.
Мы проследовали в глубь дворца Фельдмаршальским залом, где изображения полководцев украшены громкими титулами их победоносных сражений под Рымником, в Тавриде, на Балканах или за Дунаем. Наконец мы достигли просторного бального аванзала, где собирались приглашенные.
«Знатные обоего пола особы, имеющие приезд ко двору, – как писалось в официальных реляциях, – а также гвардии, армии и флота генералы, штаб- и обер-офицеры и господа чужестранные министры» входили в белую залу и занимали в ней места по указаниям церемониймейстера графа Борха. Нас принимал вооруженный золоченой тростью старший обер-камергер, исполинский граф Литта, рыцарь Мальтийского ордена, с монументальными жестами и трубным голосом.
Дипломатический корпус выделялся своими несхожими и богатыми облачениями. Советник австрийского посольства блистал в костюме венгерского магната, с висячим доломаном, отороченным голубым песцом и богато расшитым бирюзою. Несколько восточных тюрбанов с алмазными эгретками оживляли своими сказочными очертаниями европейские мундиры. Витые узоры знаменитых иностранных отличий золотого руна, черного орла или прусского лебедя, литые изображения геральдических грифонов, фениксов и единорогов змеились и вспыхивали в атрибутах скрещенных мечей и пернатых шлемов над широким красным муаром наплечных орденских лент.
Согласно циркулярному приглашению, гости были облачены в одеяния высшей парадности – дамы в круглых богатых платьях, а кавалеры в парадных мундирах, лентах в башмаках.
108
Высокий белоколонный зал, весь в статуях и лепных фризах, наполнялся жужжащим роем раззолоченных гостей, и царские вельможи чинно располагались вдоль стен, освещенных пока еще немногими канделябрами. Полный свет давался к открытию празднества. Министры и «особы первых шести классов», статс-дамы, гофмейстерины и камер-фрейлины, послы, гвардия и двор к девяти часам были в сборе. Все было готово к ритуалу высочайшего появления.
Русский император любит пышный и сложный этикет с бесконечной иерархией чинов и трудной иностранной терминологией обрядов и титулов. По образцу австрийского и прусского двора, царь окружен
