от нас летучими белыми завесами. Оглушительный грохот пальбы сотрясал наши суда. Церемониал, выработанный царем, тщательно исполнялся его адмиралами. Сухопутные войска, расставленные по бастионам кронштадтской гавани, при проходе ботика брали на караул и били поход.
На каждом корабле стража отдавала честь с барабанным боем, и экипаж, рассеянный по марсам и реям, оглашал воздух пятикратным «ура».
Я внимательно следил за эволюциями матросов. Быстро, согласованно и ловко карабкались они на грот-, фок- и бизань-мачты «Александрии». Однобортные куртки черно-зеленого сукна желтели крупными отметинами погонов, а черные лакированные кивера ярко сверкали на солнце скрещенными медными якорями. Уверенно и бодро работали гибкие мускулы, и мощные молодые голоса сливались в один протяжный хор многоголосого приветствия.
Между тем «Геркулес» обошел всю корабельную линию и стал на якорь против адмиральского корабля. Рядом стали «Ижора» и «Александрия». На ботике взвился старинный штандарт.
– Этот легкий нарядный корвет, – указал нам д'Антес на крайний корабль, – напоминает мне «Карла- Альберта», на котором регентша плыла в 1832 году к французскому побережью…
– Он был так же разукрашен флагами? – спросила Александрина.
– Гораздо лучше – он был весь в геральдических лилиях…
– Он несся к трону, а причалил к тюрьме, – назидательно произнесла Загряжская. – Вот коловращение земных сует!
– Пора бы вам, дорогой Геккерн, забыть вашу королеву, – ядовито заметила Идалия.
– Тем более, что герцогиня Беррийская давно уже не регентша Франции, – вставил я.
– И даже не герцогиня Беррийская, – продолжал Вяземский, – она стала просто графиней Луккези- Палли.
– Можно спорить о ее державных правах, – отвечал д'Антес, – но, впрочем, я уже признал, что принадлежу другой родине, другому властелину, другой даме.
Навстречу поднятому петровскому штандарту со всего флота, крепости и отдельных фортов гулко гремели орудия. Все мачты распустили флаги.
Тогда-то по особому сигналу царь отправился с «Ижоры» на «Геркулес» поклониться древнему ботику. Под гул всеобщей канонады к нашей «Александрии» плыл двадцативесельный катер. Царь приглашал желаю-
212
щих приветствовать вместе с ним патриарха русского флота.
Через несколько минут мы всходили на палубу «Геркулеса». На алом помосте, как на плахе, высилась узкая и длинная трехсаженная галера, свежевыкрашенная, е вычурными украшениями на срезанной корме. Львиные пасти и резные кораблики оживляли гнутые доски бота.
Царь уже отдал честь старинному челну и спокойно беседовал с посланниками. Заметив, что Барант внимательно читает список кораблей Балтийского флота, он обратился к нему:
– Вы, вероятно, еще не читаете бегло по-русски, – не помочь ли вам?
Но здесь произошло некоторое замешательство.
Ряд судов Балтийского флота назван именами русских побед над французами. «Бородино», «Березина», «Бриенн», «Кульм», «Фершампенауз» соседствуют в этой номенклатуре с мифологическими богинями и древними героями – «Беллоной» и «Венус», «Приамом» и «Агамемноном». Николай почувствовал неловкость положения.
– Каждая нация чтит воспоминания о своих победах, – попробовал он смягчить впечатление, – вы, как политик, должны это понять, барон.
– Совершенно верно, ваше величество, – отвечал Барант, – в нашей эскадре есть «Аустерлиц» и «Фридланд».
Царь с явным неудовольствием отвернулся. В это время он увидел Пушкину. Личину мореплавателя мгновенно сменила маска паладина. Стройно выпрямившись и вызвав улыбку на своем хмуром лице, он кавалерственно приблизился к первой красавице своего двора и, кажется, всей своей империи. По-рыцарски он предложил ей услуги простого гида. Облокотившись о колесо штурвала, он стал называть ей окружающие корабли. Обычно игривый и самовлюбленный в присутствии женщин, словно хвастающий перед фрейлинами своей выправкой, своим взглядом, своей мощью, царь на этот раз кокетствовал перед дамой своими морскими силами. Как всегда, его тешила прямолинейность, точность и законченность военного зрелища. Морской смотр сохранял строгий расчет военного парада на Марсовом поле. Балтическую стихию пытались подчинить вкусам императора: он с гордостью показывал случайной зрительнице ровный ряд выстроенных судов.
– Заметьте, сударыня: с края линий, кажется, видишь один корабль!
И собеседница императора, словно любуясь зрелищем, глядела вдаль своим рассеянным взглядом.
Если бы она знала, чего стоила эта стройность, размеренность и точность… Ни в одном флоте нет таких жестоких взысканий, как в русском. До сих пор судовые экипажи Николая подчинены морскому уставу Петра I, с его средневековыми санкциями четвертования, колесования, вырезывания ноздрей, повешения на реях, аркебузирования, битья кнутом и кошками. Многохвостая плеть из просмоленной пеньки заменяет в карательной практике флота смертоносные шпицрутены сухопутных войск. Арестантские роты под начальством инженер-генералов надрываются над постройкой новых судов. Но все это приводит только к внешней парадности и к праздному блеску морских спектаклей.
Царь продолжал кокетливо выгибать свой стан перед Пушкиной, обволакивая ее жадными взглядами своих водянистых глаз.
Между тем церемониал заканчивался. Отдавались сигналы к отплытию в Петергоф. Для обратного путешествия император пригласил фрейлину Загряжскую с ее племянницами на борт «Ижоры» принять участие в царском завтраке.
Мы простились с нашими спутницами. Старуха Загряжская проводила д'Антеса своей саркастической усмешкой, Александрина с некоторой тревогой оглянула нас, старшая Гончарова обожгла моего кузена беспокойным, сухим и горящим взглядом. Пушкина с глубокой и нежной задумчивостью протянула на прощанье свою руку для поцелуя.
Мы вернулись гребным катером на «Александрию». Пироскаф наш распустил пары и двинулся в обратный путь.
Мы вышли из военной гавани. Граниты и мачты Кронштадта медленно уплывали от нас. Маленькое общество наше, несколько поредевшее, обменивалось впечатлениями от морского празднества. Д'Антес отошел в сторону.
Флегматичный и бледный Медженис, вяло помахивая розовым клювом, излагал мне свои соображения о русском флоте.
214
– Все эти военные суда – игрушки императора, не более, – медленно говорил он, раздвигая коленца
