ЗАПИСКИ Д’АРШИАКА МОСКВА

своего телескопа, чтоб лучше оглядеть развернутую эскадру. – В течение шести месяцев этот флот заперт льдами. Остальное время он служит для упражнения морских кадетов. У русских нет моряков – экипажи состоят сплошь из иностранцев; гавани и рейды так неглубоки, что суда необходимо строить широкими и плоскими, это делает их медленными и неповоротливыми. Все они построены из дурного материала – ель не выдерживает ядер.

Видно было, что атташе великобританского посольства спокойно гордится своим отечественным флотом. Мне хотелось вызвать Жоржа на рассказ о нашей средиземноморской эскадре. Но кузен мой куда-то исчез.

Через несколько минут я нашел его на корме судна. Опершись о перила, сурово и молча следил он за кипящей игрою брызг под тяжелой броней руля, не отрываясь пристальным взглядом от клокочущей пены.

– Друг мой, тебя, кажется, можно поздравить? Пушкина смотрит на тебя влюбленными глазами.

Д'Антее остановил на мне свои холодные зрачки.

– Дело невероятно осложнилось, – произнес он сухим и резким голосом. – Со вчерашнего вечера Катрин Гончарова – моя любовница.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Le martyr perpetuel et la per-

petuelle immolation du Poete…

V i g n y. Chatterton¹

I

Легитимисты.

Из политической партии они давно стремились стать духовным орденом, священной дружиной, рыцарским ополчением.

Из французской эмиграции 1793 года, из реставра-

^{____________________}

¹ Вечное мученичестве и вечное жертвоприношение «Чаттертон» (фр.).

215

торов бурбонской монархии, из приверженцев Священного союза они превратились в международную организацию с вождями, агентами, ораторами, писателями, трибунами и газетами.

Им принадлежало павлинье перо Шатобриана; им вырабатывал программу кантианец и вождь европейских олигархов Меттерних; они числили в своих рядах всех королей Северо-Восточной Европы.

Николай I считал себя их верховным вождем. Это было совершенно необходимо при сомнительности его прав на российский престол. Яростной защитой интересов «законности» он словно стремился придушить глухие толки о своем узурпаторстве.

Военный бунт в день его восшествия закалил его ненависть к революции. Он провозгласил себя вождем международного легитимизма, главою сторонников Генриха во Франции, Карла в Испании, Вильгельма в Нидерландах, Франца в вольном городе Кракове.

Он мечтал о вооружении своей партии. Он хотел превратить сентиментальное братство 1814 года в несокрушимую боевую фалангу, облеченную смертоносной арматурой современной войны.

И легитимисты действительно вооружались повсеместно. С 1830 года они усилили свою злость и отравили смертельным ядом свою мстительность. Свержение Бурбонов, отпадение Бельгии, восстание в Польше, гражданские распри в Испании отточили их ненависть и взнуздали их бдительность. Они объявили беспощадную войну всем смельчакам, посягающим на абсолютную цельность и полноту их владычества.

С вооруженными противниками они боролись смертными приговорами – виселицами, гильотинами, расстрелами. С идеологическими противниками они боролись смертными приговорами – убийствами из-за угла, безнадежными заключениями, гибельными ссылками, кровавыми провокациями.

Череп, ощеривший зубы, давно заменил на их боевом щите связки геральдических лилий.

«Смерть врагу!» заглушило пустозвонный лозунг благоденствия народов под скипетрами монархов.

Я был свидетелем их сплоченного выступления в Петербурге, когда их месть и ненависть выросли несокрушимой стеной на пути одного поэта.

II

– Государь недоволен Пушкиным, – говорила нам Идалия Полетика, – я это верно знаю от фрейлины императрицы. Бенкендорф только ищет повода, чтоб убрать его из Петербурга…

– Чем это вызвано? – спросил д'Антес.

– О, очень многим, – заметил муж Идалии. – Книга о Пугачеве, памфлет на Уварова, эпиграммы на лучших представителей власти и знати, оскорбительные попытки подать в отставку – все это вооружило против него двор.

– Мне известно, что будут приняты решительные меры, – продолжала Идалия. – Успокойтесь, д'Антес, – с ревнивой насмешливостью и обычной беззастенчивостью бросила она, – Натали будет ваша…

– Но если его сошлют в деревню, жена последует за ним, – меланхолически заметил мой кузен.

– Неизвестно. Способы освободиться от него еще не окончательно продуманы, но дело может быть поставлено так, что он будет устранен не каким-либо приказом властей, а гораздо более сложным образом.

– Каким же?

– При его вспыльчивости и горячности нетрудно будет в самом обществе создать такую ситуацию, в которую он попадет, как в силок. Но терпеть его больше не станут, можете мне в том поверить.

– Он действительно вооружил против себя всех. У него такие мощные враги, с которыми ему едва ли удастся справиться.

– Кто же?

– Уваров, Бенкендорф, Нессельроде – этого ли еще не достаточно?

– Это все?

– Нет, если хотите, есть еще.

– Кто же?

– Сам император.

Последнее было несомненно. При всем умении двора скрывать свое подлинное отношение к отдельным лицам, Даже для нас, членов иностранных посольств, было ясно, что Николай не выносит Пушкина. Русский царь вообще питает глубокую антипатию к писателям – к Пушкину же он относился с особенной враждой. Это был его политический противник, враг его дела, опасный вольнодумец, Достойный преследований и гонений. Но политика требо-

217