Вот очередь людей, желающих сдать пустые бутылки. Вот журналист, наблюдающий этот простой, но, разумеется, волнующий своей бедностью, своей простотой, своей наготой обмен. Вот разговоры очередников…
Одна дама говорит другой:
— Звонит, еле языком ворочает: мне, говорит, предложение сделали. Сижу, мол, думаю.
— А ты что?
— А я ей: «Ты что, больная?». В том смысле — что тут думать?
— И что?
— Вчера опять звонит: расписываемся! Я: «Ой, хорошо, салатику поедим!» А она мне: «Извини, тебя не позову, мой жених против пьющих женщин!»
— А ты что?
— Я ей говорю: «Ты что, больная?»
Или, или… сколько разговоров можно привести, процитировать — да нужны ли они?
Однажды я просидела две недели возле стопочки пустых бутылочных ящиков — работала (некоего журнала для) приемщицей пустых бутылок.
Я думала о бытовой психологии — как быстро всякий, сидящий в неподвижности человек, становится самодеятельным психологом. Например, писательница Ольга Славникова однажды написала о том, что бутылка, разлитая по бокалам, и бутылка, выпитая из горла, различаются на каком-то вполне невнятном уровне — последняя имеет некоторую эманацию человеческого участия, некую ауру молекулярного внедрения. Что же — права Ольга Славникова — я, например, на второй день работы научилась различать «пустые» и «одушевленные» бутылки. Так же я научилась различать боязнь, стыд, тоску, пустоту тех людей (женщин, в основном, конечно, женщин), которые бутылки приносят.
Всегда было понятно, кто сам выпил свои бутылки, а кто собрал — самое интересное, что стыдились своей деятельности, своего ПОСТУПКА и те, и другие. Собирательницы всякий раз во время сдачи рассказывали мне о некоем мифическом празднике («у мужа юбилей»; «сын выпил пивка с друзьями»), и милые мои пьяницы, сдавая пустые бутылки, рисовали те же самые картины: «На работе был день рожденья»; «Выпили на службе лишнего…» Именно и только праздник является для доброй русской женщины оправданием алкогольного излишества — и только праздник на РАБОТЕ — чтобы некий неизвестный великий НАЧАЛЬНИК как бы благословил случившееся.
— Сдаю сегодня две бутылки от конька «Арарат», они же ведь по пять рублей каждая?
— Так и есть, по пять.
— Начальник говорит: пью только «Арарат», вот и пришлось покупать. Мы ему: может подешевле, молдавский? Типа: «От „Квинта“?». Нет, только «Арарат». А еще у меня несколько водочных бутылок — может, возьмете? Нет? Ну, Бог с ними, это потом пили, в бухгалтерии. А мы, с начальником — коньячок. А пивные бутылки возьмете? Это уж мне охранники подложили — они, охранники, больше по пивку. Только на бой? Пивные только на бой? Что ж это у вас так некрасиво — час в очереди стояла, и вот выясняется, что пивное стекло только на бой. А баночки принимаете? Девочки у нас пьют «Казанову». Что-то розовое с ромом. На вес баночки или поштучно? Женщина, что вы тут сидите как королева, личико кривите — банки поштучно берете или на вес? Двадцать баночек у меня. Хотите так, а хотите, могу и ногами смять. Мять банки-то?
Фигура
Нью-йоркская журналистка Лесли Ламберт неделю прожила «в теле толстой женщины», для чего ей понадобилось напялить на себя «жировой костюм». Костюм специально для нее смастерил бродвейский художник по спецэффектам Ричард Тоткус, набив силиконовый скафандр «тем же материалом, из какого делают фильтры для кондиционеров». Получилось очень натурально, и сухощавая жилистая Ламберт превратилась в толстую Ламберт. Ну, естественно, за щеки ей ваты насовывали. Зачем, собственно говоря, милая Лесли затруднялась сама и затрудняла великого Тоткуса — не совсем понятно.
В Америке 62 % женщин имеют избыточный вес — неужели не нашлось в Нью-Йорке ни одной толстой журналистки? Скорей всего, нужен был чистый взгляд со стороны, взгляд горячего сердцем правозащитника, внезапно почувствовавшего себя частью угнетаемого народца. Нужно было переодевание!
Ведь и традиция подобных благородных маскарадов наличествует: есть же прекрасный тип английских и американских дам-путешественниц, которые верблюдом готовы прикинуться, только бы совершить благодеяние. Тип мисс Розали Симмс-Пибити из сарояновской «Человеческой комедии» (лошадиные зубы, пенсне, пятьдесят честно прожитых лет), которая во время своих миссионерских вояжей переодевалась то туземной албанской девушкой, то египетским ребенком, то юной эльзасской молочницей.
Так или иначе, Лесли Ламберт облеклась в «жировой костюм» и тотчас почувствовала гнев.
«Я осознала, — пишет она, — что наше общество ненавидит тучных людей, у нас существует предубеждение против толстяков, которое во многом соответствует расизму и религиозной нетерпимости». Далее следуют подробности, леденящие душу.
«Я в первый раз еду на такси в своем новом виде. Похоже, водитель надо мной усмехнулся»; «Забираю детей из школы. Дети говорят, чтобы по дороге я шла отдельно от них» (а детям-то по попе бы надавать. — Е. П.); «Один редактор заметил, что в жировом костюме мои движения кажутся ему более агрессивными»; «Две женщины дошли до того, что откровенно смотрят на меня и шепчутся»; «По дороге домой, я купила десять пончиков. Один съела в поезде. Почему людям противно смотреть, как полный человек ест? Я не обращаю внимания на хмурые взгляды. Я хочу есть». Наконец, катарсис: «Ну ладно, пусть я толстая, зато я мыслящее существо. Я готова поспорить, что среди вас, посетителей ресторана, есть наркоманы, воры, люди, изменяющие своим супругам, плохие родители. Хотела бы я, чтобы ваши недостатки были так же явно видны, как нестандартный размер моего тела (между прочим, многие врачи считают это генетической проблемой, а не слабостью воли). Я отказываюсь от десерта и ухожу». И — завершение маскарада: «Меня провожают заигрывающими взглядами те же самые мужчины, которые до этого смотрели на меня презрительно. А я думаю о том, что полным людям нужно обязательно ощутить свою полноценность. И о том, что мне (о добрая журналистка, готовая разделить позор вместе со своими героями! — Е. П.) нужно собрать всю свою волю и отказаться от десерта».
Уф. Ну, слава богу, отмучилась политкорректнейшая Лесли. Политкаторжанка Лесли. Миссия ее выполнена, выводы очевидны — толщина является преступлением, поскольку наглядно свидетельствует о слабости воли. Слабость воли — предосудительна. Она предвестница жизненной неудачи. Человек виновен в том, что он толст. Это невеликий, но стыдный грех, достойный легкого, однако вполне ощутимого презрения. Грешнику нужно попенять за дела его, но каким-то образом и защитить от всеобщего неодобрения. Вот это — «и попенять, и позащищать» — одна из самых прелестных американских идеологических находок. Что-то вроде того: «Ты не мог бы послать его как-нибудь помягче?» «Конечно, конечно. Пошли вы на хюй!»
Перед нами, так скажем, современный западный взгляд на толстую женщину. Даже не гламурный. Это взгляд просвещенного (поскольку-постольку) человека, разделяющего господствующие в обществе культурные и социальные традиции. А что же отечественный взгляд?
Тут свои клише: «Российские ОТЖ (очень толстые женщины) довольно скромны, застенчивы и добродушны. Заграничные, судя по голливудским блокбастерам и романам Стивена Кинга, — настоящие злобные мегеры в цветастых шортах и чудовищных обтягивающих топах» (Лиля Калаус, «Записки ОТЖ»).
Суждение «понимающего» мужчины-оригинала: «Я люблю толстых женщин. И жена у меня толстая. А с худыми женщинами жить тяжелее, вы знаете… Они нервные. А я сам нервный. Поэтому мне нужен покой:
