самой судьбой предназначено им совместное тихое счастье. Слабоваты по части покричать. Николаю Александровичу спасибо за высокую честность. Но его бы тоже — добрым дедушкой в дом к Юле и Роме. Не умеешь — не берись. Алевтина Владимировна (по случаю), а домашний политтехнолог Вадим (по размышлению) обнаружили прелесть организованного и обдуманного скандала — этот тип семейного интриганства, скажу я вам, редкость в наших широтах.
Самое интересное мнение принадлежит, конечно же, Анониму. Итак: «Каждый скандал приносит что- нибудь интересное. Есть что послушать и есть на что посмотреть». Ну что ж. Нечасто встретишь откровенного человека, честно рассматривающего семейный скандал в качестве мощного и удобного информационного носителя (всякая война является самым быстрым способом транспортировки новых идей). И уж совсем редко кто признается, что домашний ор служит для него источником развлечения. Признается- то редко кто, а живут в атмосфере «артистического» скандала очень и очень многие.
Крик — это жанр устного народного творчества. Есть былина, сказка, анекдот, матерная частушка, сплетня. А есть — крик. Ругань как обрядовая песня: «Ой, да что б тебя, драный ты козел, ты опять вчера в гараже сидел…»
А есть же еще и «молчащие» семьи. В них скандал — чистый источник информации. Как газету почитать.
Знаю я немало семейств, в которых домашние молчат неделями, если не годами. И никакой ссоры, просто говорить как будто бы не о чем. Конечно же, хозяйственные темы обсуждаются, а вот спокойно поговорить друг о друге (или друг для друга) не выходит. Нет навыка абстрактной беседы. Тяжело и бесплодно проворачивается механизм семейного общения. «Как у тебя прошел день, дорогой?» — «Как обычно, дорогая!» А дальше-то что? Или, допустим, такой вариант этого же академического диалога: «Ну, что?» — «Чего — что? Нормально, что…» И все. Нет понятного, естественного, привычного повода высказать свое мнение. В «молчащих» семьях крик, — как гудок паровоза, звонок телефона. Сигнал перед сообщением, несущая волна беседы.
Ну и, наконец, — «скандал-карнавал», самый яркий и полнокровный тип семейной сцены.
К скандалу-карнавалу чаще всего (осознанно и неосознанно) прибегают семьи скучающие, не умеющие себя занять ничем, кроме «дела». Но все дела переделаны, на дворе вечер. Телевизор, конечно… Скучно друг с другом! Бесконечна скука совместной жизни, а жизнь вообще-то ведь трудная. Тяжелая, и работать приходится много. Как же не выплеснуть тяжесть, как обойтись без крика, без бесчинства, без «разрешенного» стыда. Домашняя ссора как корпоративная вечеринка, как карнавал. Наконец, как первомайская демонстрация! Про демонстрацию я услышала совсем недавно, на скромной встрече «старых подруг». Сидела за столом усталая дама, одна из тех, что живет женской наблюдательной скукой, и говорила вовсе не о ссорах с мужем, а так, обо всем. Устает, а дети еще невзрослые. Как передохнуть, где отдушина? И вдруг говорит: «Как же я скучаю по первомайским демонстрациям!» Тут же хор подружек: «Ты что, ополоумела?» «Нет, девочки, нет, вы послушайте. Вы поймите, о чем я…» Даме между сорока и пятьюдесятью. Застала майские шествия отроковицей, студенткой-вечерницей. И начала рассказывать — как любила с утра накрытый стол и общепринятую, нестыдную, легкую выпивку спозаранку. Вокруг хохот: «Так вот по чему ты скучаешь!» Еще одна попытка: «Нет, девочки, нет! А на заводе-то у нас что было! Иной раз всю ночь красили серебрянкой пятиметровый макет наручных часов „Слава“…». Опять хохот — всю ночь? С кем? Дама отмахивается, чуть не плачет. Снова пытается что-то добавить, рассказать. А понять-то в чем дело нетрудно — она скучает по бесчинствам. Первомайская демонстрация ведь была классическим карнавалом. Единственным, к слову, который в нашей стране реально прижился и ежегодно возвращался во всей своей полноте и прелести. Прекрасна была сама казенность, «организованность» шествия. Она снимала с «гуляющих» личную ответственность: «Что ж, мы как все…»; «Как сказали, так мы и сделали…» А что сделали-то?
Навертели двухметровых гвоздик бумаги. Сколотили и обили кумачом колесные платформы, смастерили исполинские гайки и фрезы, фанерные макеты станков с ЧПУ, построились в колонны от заводов и районов, поперли с этой бредятиной на Красную площадь. Ну, и разве ж не чудесно такое официальное действо, разве не равно оно разрешению на безумства, на глум и блуд? Всем немного стыдно и бесконечно радостно. Все вполпьяна. Возбужденные, раскрасневшиеся лица, дрожащие на устах неудержимые улыбки.
Вот и хорошая семейная сцена — освобождение от рутины, очищение, встряска. Освященная традицией стыдобища. Можно топать ногами и махать руками. Голос дает петуха. Проораться, чтобы смыть неловкость и тоску малообъяснимого с точки зрения внутренней логики сожительства. Изжить стыд через стыд.
В артистическом скандале слова не имеют никакого значения. Главное — звук, белый шум. Крик. Как элегантно писал Набоков: «Безнадежные попытки перекричать тишину, что гораздо труднее, чем даже попытка Лира перекричать бурю».
Куда как другое дело семейный скандал, замешанный на словах, на смысле. «Самое страшное, когда ругаются шепотом, — говорила мне приятельница, — в начале семейной жизни я жила со свекровью, так вот она ругалась шепотом. Ничего страшнее этого шипения я в жизни не слыхала. Никому не посоветую так себя вести с близкими. Когда я слышу советы психологов „разговаривать во время ссоры как можно тише“, „не распускаться“, „не допускать себя до крика“, я всегда думаю о тщете всякого стороннего совета. Психологи — дети, малые дети. Ерунда вся эта внутренняя дисциплина. Очень дешевое спартанство».
Мне не хотелось бы создавать типологию обдуманного семейного тиранства. Тихое мучительство все- таки не скандал. Скандал — взрыв, событие, столкновение. Домашние деспотии создаются обычно в маленьких семьях, силами старших родственниц — матерей и свекровей. Это жестокие игры неврастеничных властных женщин. Так ли уж распространен этот тип? Пожалуй, довольно распространен. И все-таки хрестоматийная семейная скандалистка — чаще всего женщина растерянная, ничего заранее не обдумывающая. Просто — не очень счастливая. И вот таких женщин — ох как много. Летними воскресеньями, ближе к полудню, во многих домах открыты окна.
Сидишь иной раз на детской площадке и слушаешь, как дом звенит на несколько женских голосов. Воскресный обед — важный инструмент семейного влияния. Через час во двор выйдут оглушенные дети, размаянные, тихие; отойдут минут через пятнадцать, забегают. Они еще не огрызаются — у них же вся жизнь впереди. Однажды добрая бабушка на лавочке спросила вот такого оглушенного пятилетнего мальчика: «Ты один? А что мама с папой делают?» Мальчик как мог старательно ответил: «Мама пьет у папы кровь!» Семья гольяновских вампиров. Можно снимать изящную кинокартину.
Собственно говоря, к изящной кинокартине я и подбираюсь. Посмотрела я модный фильм «Сумерки» — про любовь «простой девушки» и юноши из семьи вампиров-вегетарианцев. Фильм снят по роману американской писательницы Стефани Майер, ставшему мировым бестселлером. Про эту самую майеровскую «Сумеречную сагу» пишут, что успех ее сравним разве только с успехом «Гарри Поттера» Джоан Роулинг. Миллионы читателей одолели сагу Стефани Майер (смею думать, скорее читательниц) — потому что книжка-то очень плохая. «Девочки, книга для вас». Типичный любовный роман для подростков, начинающийся знакомством героев в школьной столовой, а кончающийся не ночью любви, не свадьбой — а выпускным балом. Это классические приметы совершенно определенного жанра, который отдан на откуп дамам, обладающим обыкновенно одним безусловным достоинством — плодовитой непосредственностью. В общем, лирическая штучка про первую любовь.
Я рыдала весь фильм. Рядом со мной сидела женщина лет тридцати пяти и плакала как дитя. Мы сморкались по очереди. А дочка ее, лощеная тинейджерка, тянула мою соседку за рукав: «Мама, стыдно, мама, перестань. Я сейчас уйду!»
Как-то неприятно разъяснять чувственное впечатление. Однако впечатление-то у меня не чувственное. Сформулировать его можно приблизительно таким, набоковским же, образом: «А мы, помнится, в лапту играли, в снежки. А жизнь и прошла».
Фильм-то, прямо скажем, так себе фильм, да есть в нем какая-то чистая нота.
Я думала о том, почему именно «школьные» романы так оглушительно популярны в последние годы. Мы чувствуем себя обобранными, вот почему. Может быть, именно в ранней юности было пропущено что-то самое главное? Все ведь, как водится, ждали чуда, а никакого чуда не произошло. Чрезвычайный интерес вызывают книги о чудесных школах — не с волшебниками, так хоть с вампирами…
