Здесь был Шва

Айра, по большей части слушавший мой рассказ молча, наконец заговорил:

— А я слышал кое-что ещё.

Я повернулся к нему:

— Что ты слышал?

— Да всякое такое… странное… не только про него, а про всю его семейку.

— В каком смысле странное? — спросил Хови. — Странное, как в «Сумеречной зоне», или странное, как в «Свидетельствах очевидца»?

— Не знаю, — ответил Айра. — Кажется, как в обоих.

— Так что ты слышал? — спросил я опять.

— Говорят, его мамаша как-то пошла в супермаркет и исчезла прямо на глазах у всей очереди в экспресс-кассу. На том месте, где она стояла, осталась только кучка купонов и разбитая банка маринованных огурцов.

— Как это исчезла? Что ты имеешь в виду?

— И почему кучка купонов, если у неё была только банка огурцов? — вмешался Хови.

— А мне откуда знать? За что купил, за то и продаю. — Айра понизил голос. — Но, конечно… слыхал я и ещё кое-что…

Мы с Хови придвинулись поближе и навострили уши.

— Поговаривают, что швовский папашка разрезал мамашку на пятьдесят кусочков и разослал их… на разные почтовые ящики… в разные штаты…

— И в Пуэрто-Рико тоже? — спросил Хови.

— Пуэрто-Рико — это не штат, — напомнил я.

— Почти что штат.

— Ладно, может, он припрятал один кусочек, чтобы послать его в Пуэрто-Рико, когда оно станет штатом. Доволен?

Сказать по правде, я не поверил ни одному слову в Айриных историях.

— Если бы что-то такое произошло, вся округа бы знала. Так ведь?

Айра придвинулся ближе и надменно улыбнулся.

— А если это случилось до того, как Шва переехал сюда?

— А когда он сюда переехал? — спросил Хови.

Но ни Айра, ни я толком этого не знали. Дело в том, что в жилых районах это обыденное дело: одни ребята въезжают, другие выезжают; но как бы ни старался новый ученик незаметно влиться в жизнь школы, кто-то ведь должен был его заметить! А появления Шва не заметил никто.

— Должно быть, — сказал я, — он как самолёт-невидимка — сумел проскочить мимо всех радаров.

— А кто-нибудь пробовал проверить — правда, что его глаза меняют цвет? — поинтересовался Хови.

— Так близко меня к нему на верёвке не подтянешь, — заявил Айра.

На секунду повисла тишина, а потом Хови сказал: «Бр-р». Меня тоже слегка затрясло.

3. «Эффект Шва», и как мы исследовали его с помощью различных глубоко научных методов

У мистера Вертхога, нашего учителя естествознания, была дурацкая привычка причмокивать, словно целуя воздух. К таким выкрутасам привыкнуть невозможно, и, может быть, этим и объясняется то, что мои оценки по его предмету неуклонно катятся под откос. Просто глядя на учителя Вертхога, ты не в состоянии сосредоточиться на его объяснениях. Правда, однажды дурная привычка вышла ему боком: как-то во время родительского собрания один мужик набил мистеру Вертхогу морду за то, что тот заигрывал с его женой.

Сейчас мистер Вертхог стоял перед оборудованием для высоконаучного эксперимента, включавшим большую мензурку со льдом и длинный термометр. Написав на доске «34°[11]», мистер Вертхог повернулся к нам:

— Научный метод (чмок) предполагает наличие гипотезы, опыта (чмок), результата и заключения (чмок-чмок).

Кто-то похлопал меня по локтю:

— Привет, Энси!

Удивившись, кто бы это мог быть, я обернулся. Я никогда не отдавал себе отчёта, что на уроке естествознания по соседству со мной стоит другая парта. Несколько мгновений я не узнавал лицо соседа — его черты были настолько неопределённы, что оно не залипало в память, хоть тресни. Не лицо, а ментальный тефлон какой-то.

— Это я — Кельвин Шва.

— О, Шва! Как дела?

— Мистер Бонано (чмок), вы не уделите нам толику вашего драгоценного внимания?

— Э… конечно, уделю… — Я не стал посылать учителю ответный поцелуй — это чревато вызовом к директору. Мистер Вертхог на подобные выходки реагировал болезненно.

— Итак — может ли кто-нибудь выдвинуть гипотезу, которую мы будем проверять в нашем сегодняшнем эксперименте?

Рука Шва в тот же момент взмётывается вверх — раньше всех прочих. Мы с ним сидим в третьем ряду в центре, однако взгляд мистера Вертхога скользит мимо руки Шва и упирается в Эми ван Зандт, сидящую в заднем ряду.

— Вода при комнатной температуре закипит, если её выставить на солнце.

— Какое ужасающее невежество! — Учитель высыпает в мензурку со льдом пакет какого-то порошка и смешивает коктейль. Вода становится мутной. — Есть ещё предложения?

Рука Шва по-прежнему маячит над головой. Вертхог вызывает Локишу Пил.

— Лимонад, реагирующий со льдом, лучше утоляет жажду? — предполагает Локиша.

— Ещё более неверно (чмок-чмок)! — Мистер Вертхог всыпает туда же ещё один пакетик порошка. Лёд в мензурке начинает быстро таять. Шва уже размахивает рукой, словно сигнальным флагом, пытаясь привлечь к себе внимание учителя. Вертхог вызывает Денниса Фиорелло.

— Э… — Деннис опускает руку. — Да нет, это я так.

Шва поворачивается ко мне и издаёт еле слышное досадливое мычание:

— Он никогда не вызывает меня!

Вот теперь я поднимаю руку.

— О! Мистер Бонано. Неужели вы знаете ответ?

— Я не знаю, но держу пари — Шва знает.

Вертхог смотрит на меня так, будто я говорю по-латыни.

— Простите, кто?

— Ну, вы знаете — Кельвин Шва.

Вертхог чуть поворачивает голову, прищуривается…

— Кельвин! — говорит он, будто удивляясь, что увидел кого-то, о чьём присутствии не подозревал. — Ты можешь ответить на вопрос?

— Реакция между реагентами А и Б проходит с выделением тепла.

— Отлично! Твоя гипотеза подтверждается или опровергается в ходе эксперимента?

— Подтверждается. Весь лёд растаял, когда вы добавили реагент Б. Значит, реакция экзотермическая.

Вертхог вытаскивает из мензурки термометр, записывает на доске температуру — «89°[12]» и продолжает урок.

Шва поворачивается ко мне и шепчет:

— Спасибо! Сегодня он, по крайней мере, не отметит, что меня нет в классе.

Я качаю головой и смеюсь.

— Такое впечатление, что ты вроде как невидимка, что ли!

Отличная шутка, правда? Но тут вдруг я замечаю глаза Шва — серые, будто облака за окном. Он ничего не отвечает, и я понимаю, что наткнулся на Нечто. Шва отворачивается и утыкается этими самыми глазами в тетрадь, но я не в состоянии сосредоточиться на учёбе. У меня такое чувство, будто я наступил на мину, которая разнесёт всё вокруг в прах, стоит мне только убрать ногу.

* * *

Хови, Айра и я собрались вместе в субботу утром, чтобы взорвать Манни. Я рассказал Шва о нашем мероприятии, но при этом меня обуревали противоположные чувства: я и хотел, чтобы он пришёл, и одновременно надеялся, что он не покажется. Я называю это «фактором одиннадцатичасового репортажа». Ну вы знаете, как в новостях по телеку: «Страшная авария на железной дороге! Многочисленные жертвы! Прямой репортаж в одиннадцать!» Остаток вечера ты весь изводишься — так тебе хочется посмотреть этот репортаж — и чувствуешь облегчение, когда засыпаешь до его начала.

Дело в том, что я никак не могу избавиться от странного ощущения в отношении Шва. Есть в этом парне что-то… противоестественное. С противоестественными вещами у меня полный разлад. Возьмём, например, пауков. Прошу прощения, наука может утверждать что угодно, но лично мне никто не докажет, что плести сеть из нитки, вылезающей из собственной задницы — дело вполне естественное. Или взять индусов, что ходят по тлеющим углям. По моему мнению, если бы Богу хотелось, чтобы мы ходили по такому из ряда вон выходящему покрытию, Он снабдил бы нас асбестовыми копытами вместо нормальных ног; но первым делом он бы пару раз треснул нас по башке, чтобы вколотить в неё хоть толику разума, потому что с какой-такой стати нам вообще пришло на ум прогуливаться по углям?! Уже не говоря о рождественской ёлке моей тётушки Розы. Во-первых, она из алюминия. Во-вторых — розовая. Ну то есть розовая, как Пепто-Бисмол[13], что вполне закономерно: у меня желудок в узелок завязывается, стоит только взглянуть на это чудо.