Дон Жуан

56

Ее не ослеплял надменный вид

Миледи; безмятежно рядом с нею

Она цвела: светляк в ночи блестит,

Но звезды и прекрасней и крупнее!

Наш Дон-Жуан, как ни был знаменит

Был не замечен и не понят ею;

Она ведь в небо устремляла взор,

А он был только светский метеор.

57

Его весьма двусмысленная слава

Чертовски чаровала женский род

(Изящный блеск испорченного нрава

Красавица любая предпочтет

Смиренной добродетели; оправа

Порочности обычно придает

Героям цену), — но Авроры нраву

Совсем не нравилась такая слава.

58

Жуан еще не знал натур таких;

Погибшая Гайдэ в сравненье с нею

Была дитя природы, волн морских

Сердечней, простодушней и нежнее.

Но отличалась каждая из них

Особенною прелестью своею:

Гайдэ — цветок, Аврора — самоцвет

(Удачнее сравненья, право, нет).

59

Придумав это ловкое сравненье,

Я стал опять «сзывать свою пехоту»;

У Скотта взял я это выраженье

У лучшего на свете друга Скотта!

Как он рисует рыцарей сраженья,

Господ и крепостных, пиры, охоты!

Когда бы не Вольтер и не Шекспир,

Поэта лучшего не знал бы мир.

60

Повсюду муза легкая летает,

Везде я темы сразу нахожу;

Я свет живопишу, и свет читает,

И я его, признаться, не щажу.

Врагов мой стих обычно порождает,

Но жалкой дружбой я не дорожу;

Уже давно я в ссоре с целым светом,

А все же стал я неплохим поэтом!

61

Упрямство госпожи Амондевилл

Жуана злило, и по сей причине

Весь разговор их кисло — сладок был

И очень неприятен Аделине.

Но вот сребристый гонг провозгласил

Тот час, когда на дамской половине

Меняют туалет (хотя на глаз

Для этой цели вряд ли нужен час).

62

Но чу! Звенят серебряные чаши,

Стучат ножи, воинственно остры!

(Поспорят ли с Гомером музы наши,

Описывая пышные пиры!)

Меню у нас, пожалуй, даже краше,

Названья удивительно пестры,

Таинственные смеси и приправы

Напоминают древние отравы.

63

Там был отличный суп «a la bonne femine»[97]

(Дивлюсь я этой кличке безрассудной!),

И суп «a la Beauveau», известный вам,

И камбала с подливкой самой чудной;

Там был (но, видит бог, не знаю сам,

Как справлюсь я с такой октавой трудной!)

Большой индюк, и рыба всех сортов,

И поросята — гордость поваров.

64

Но мне в детали некогда вдаваться

Я все смешаю вместе! Как тут быть?

Пожалуй, муза может растеряться

И прозвище болтушки заслужить.

Хотя и bonne-vivante[98] она, признаться

Но трудно ей о пище говорить,

И потому сейчас я очень кратко

Все яства перечислю по порядку.

65

Вестфальской ветчины окорока,

Апиция достойные картины,

И «sauses Genevolses»[99] для знатока,

И дичь «a la Conde», и лососина;

Там были — честь и слава погребка

Все Аммоно-убийственные вина,

И пенистый шампанского бокал,

Как жемчуг Клеопатры, закипал.

66

Там было бог весть что «a l'Espagnole»[100]

И «a l'Allemande»,[101]«timballe»,[102] и «salpfcon'ы»[103]

(Не сразу нам понятно, в чем там соль,

Но к экзотичным яствам все мы склонны);

Там были «entremets»,[104] которых роль

Баюкать души негой полусонной;

Там сам Лукулл, великий чародей,

Венчал фазанов славой трюфелей.

67

Увы, сравнится ль блеск подобной славы

Со славой тех, пред кем народы ниц

Лежали? Где их призрак величавый?

Где грохот триумфальных колесниц?

Проходит все — тревоги и забавы,

Победы и обеды знатных лиц;

Едва ль затмит их временная слава

Бессмертную Лукуллову приправу!

68

Люблю я трюфеля, признаться вам,

И лакомое блюдо «puits d'amour'ы»[105]

С вареньем или без — по вкусу дам,

Как поучает нас литература

Кухмистерских. Я пробовал их сам,

Но даже вам скажу — «Sans confiture»,[106]

Без всякого варенья, эти «puits»

На вкус прелестны, милые мои.

69

Теряется мой разум в созерцанье

Чудесных блюд, которым счету нет.

Великих несварений процветанье

Их результат, а может быть — секрет

Кто думать мог, что скромный акт питанья

Отца Адама через тыщи лет

Переродится в сложное ученье,

Дошедшее до грани изощренья!