Должен признаться, что, вернувшись в Вашингтон, я не мог полностью сосредоточиться на работе. Хотя Организация требовала от нас полной отдачи, мы с Кэтрин старались урвать немного времени, чтобы побыть вместе. Нам и в голову не приходило, как много мы значим друг для друга, пока лето не разлучило нас слишком скоро после моего освобождения из тюрьмы.
Весной мы целый месяц были вместе и стали так близки, как только возможно, а потом меня послали в Техас, в Колорадо и, наконец, в Калифорнию. После моего отъезда и Кэтрин, и остальным пришлось нелегко, особенно после Четвертого июля. На них давили с двух сторон. Организация безжалостно требовала от них все большей активности, тогда как с каждой неделей для них возрастала опасность быть арестованными политической полицией; Система прибегла к новым методам борьбы с нами: массированные обыски во всех подряд домах квартала или района; астрономические выплаты доносчикам; более жесткий контроль деятельности гражданского населения. В других регионах эти репрессивные меры принимались время от времени и совсем не принимались там, где Система оказалась не в состоянии поддерживать порядок – особенно после паники, начавшейся из-за взрывов в Майами и Чарльстоне. Однако в Вашингтоне все оставалось по прежнему, если не стало хуже.
Сегодня вечером мы с Кэтрин убежали из дома на пару часов и отправились бродить по городу. Мы шли мимо солдат с автоматами, прятавшихся за мешками с песком рядом с правительственными зданиями; мимо черных руин, оставшихся от станции подземки, где сама Кэтрин две недели назад заложила динамит; через парк, в котором громкоговоритель, установленный высоко на фонарном столбе, выкрикивал обращения «ко всем благонадежным гражданам», чтобы они немедленно доносили политической полиции обо всех, даже самых незначительных проявлениях расизма со стороны их соседей и коллег; оказались на одном из мостов через Потомак, на котором не было машин, потому что в пятидесяти ярдах от противоположного берега он представлял собой не что иное, как груду железобетонных обломков. Организация взорвала его в июле, и до сих пор не было заметно никаких восстановительных работ.
На мосту было необычно тихо, разве что вдалеке выли полицейские сирены, да изредка шумел над головой полицейский вертолет. Мы разговаривали, обнимались и потихоньку осматривали все, что окружало нас, пока не зашло солнце. За последние несколько месяцев нам и нашим товарищам удалось сказать свое слово – и обыкновенным Белим людям по другую сторону моста, и Системе с ее многолюдными учреждениями. И тем не менее Система пока еще полна сил. Калифорнии совсем по-другому!
Кэтрин задала мне множество вопросов о жизни в свободной зоне, и я, как мог, ответил на них, но, боюсь, словами не выразить разницу между тем, как я чувствовал себя в Калифорнии и как чувствую себя здесь. Это что-то более духовное, чем разница в политическом и социальном положении. Пока мы стояли над обломками моста, прижавшись друг к другу, и ночь опускалась на город, несколько молодых Не ступили на мост со стороны города. Они начали шуметь в своей обычной манере, и двое помочились в реку. В конце концов, кто-то из них заметил нас, и все, как один, принялись кричать нам гадости и непристойно жестикулировать. И разница, которую я не мог выразить словами, стала еще очевиднее, по крайней мере, для меня.
Глава ХХVI
18 СЕНТЯБРЯ 1993 ГОДА.
Так много всего случилось за последние две недели, так много потерь, что мне было трудно взяться за записи. Я жив и здоров, и все же бывают моменты, когда я завидую тем десяткам миллионов, которые погибли в последние дни. Моя душа умерла, и я всего лишь ходячий труп. Все, о чем я был в состоянии думать (и это вновь и вновь возникает в моей голове), – одно-единственное и неодолимое – Кэтрин умерла! До сегодняшнего дня, пока я не был абсолютно уверен в ее участи, это мучило меня и ни на минуту не давало покоя. Зато теперь, когда все известно, я больше не мучаюсь, просто внутри меня пустота и ее невозможно ничем заполнить.
Я занят важным делом и знаю, что должен выкинуть из головы мысли о прошлом и сосредоточиться на работе. Но сегодня я позволю себе записать свои воспоминания и свои мысли. В хаосе последних дней миллионы сгинули, не оставив следа – навсегда забытые, навсегда безымянные, а я могу, по крайней мере, заполнить эти страницы моими воспоминаниями о Кэтрин и о Событиях, в которых участвовали она и другие товарищи, надеюсь, что мой дневник переживет меня. Надо отдать хотя бы этот долг нашим погибшим товарищам, нашим мученикам: мы не должны забыть их и их дела.
Седьмого сентября, в среду, мы закончили с установкой третьей бомбы. Вместе с еще двумя товарищами из нашего отряда я забрал ее в понедельник из тайника, где осталась последняя из четырех боеголовок, и повез в Мэриленд. У меня уже было подобрано место, где я хотел ее установить, однако на той неделе движение войск вокруг Вашингтона было до того плотным, что нам пришлось просидеть в Мэриленде почти три дня, прежде чем мы нашли возможность приблизиться к нашей цели.
Движение гражданского транспорта было довольно долго затруднено из-за блокпостов, запретных территорий, контрольно-пропускных пунктов и так далее, но на той неделе оно стало почти совсем невозможным. По дороге назад в нашу типографию мы видели много машин, которые ехали в противоположном направлении и были сверх меры нагружены домашним скарбом, привязанным к дверям, капоту и крыше. А примерно в полумиле от нашего дома я наскочил на блокпост, которого не было, когда я уезжал. Поперек дороги лежала свернутая в кольца колючая проволока, а за проволокой стоял танк.
Я повернул и попытался проехать по другой улице, но она тоже оказалась заблокированной. Тогда я крикнул солдату, что еду домой, и спросил, на какую улицу лучше свернуть. «Вы нигде не проедете, – ответил тот. – Это запретная зона. Все эвакуированы еще утром. Любой гражданский, замеченный там, должен быть застрелен на месте».
Я похолодел. Что с Кэтрин и остальными?
Очевидно, что военные власти без предупреждения расширили запретную зону вокруг Пентагона до трех миль. Наш дом находился в полумиле от прежнего периметра, и нам ни разу не пришло в голову, что может что-то измениться. Тем не менее изменилось, очевидно, чтобы не дать Организации шанса разместить ядерное оружие вблизи Пентагона. В общем-то я считал, что и прежнего периметра достаточно для защиты от наших 60-килотонных боеголовок, поскольку Пентагон уже давно обзавелся противовзрывными ставнями и поставил вокруг здания противовзрывные преломители. После возвращения из Калифорнии мне так и не удалось придумать, как протащить бомбу внутрь. Я поехал на запасной пункт связи нашей ячейки, устроенный на случай чрезвычайных обстоятельств в нескольких милях к югу от Александрии, но там никто не появлялся и не было никаких сообщений для меня. У меня не было возможности связаться с Вашингтонским Полевым Штабом, чтобы узнать насчет Катрин, Билла и Кэрол, потому что все наши приемники и передатчики остались дома. Однако отсутствие моих товарищей говорило о том, что они почти наверняка арестованы.
Уже было за полночь, но я опять помчался на север, туда, где находились эвакуированные. Я думал, что, может быть, отыщу кого-нибудь из наших соседей и узнаю, что случилось с моими товарищами. Дурацкая и опасная мысль, рожденная отчаянием, и, наверное, мне повезло, что дорога оказалась заблокированной военным грузовым конвоем, из-за которого мне пришлось съехать на обочину и проспать до утра.
Когда я наконец добрался до лагеря беженцев, то быстро убедился в почти полном отсутствии шансов раздобыть информацию. На автомобильной парковке у пригородного супермаркета и прилегающем поле поднялось море армейских палаток. На границе лагеря встали ряды биотуалетов радом с автомобилями, все еще забитыми домашним скарбом, и здесь же были толпы беженцев и солдаты. Почти три часа я ходил в толпе, но за это время не увидал ни одного знакомого лица. Кое-кого я пытался расспрашивать, однако безрезультатно. Запуганные люди отвечали уклончиво или вовсе не отвечали. Попавшие в беду, растерянные, они не хотели дополнительных трудностей, а вопросы об арестах, свидетелями которых они, возможно, стали, грозили еще худшими бедами.
