Усикава рассеянно огляделся. Но мир вокруг казался тем же, что и всегда. В окнах шестиэтажки за белыми кружевными занавесками все так же мирно горел свет. Абсолютно ничего необычного. Кроме количества лун в небесах.
Осторожно, стараясь не споткнуться, Усикава спустился на землю. И, словно убегая от взгляда двух лун, поспешно вышел из парка. Неужели у меня что-то с головой? — спрашивал он себя. Да нет, с чего бы. С головой все в порядке. Мои мысли тверды, прямы и холодны, как новенькие гвозди. И в эту реальность я их забиваю под верным углом. Нет, я абсолютно в своем уме. А вот об окружающем мире, пожалуй, такого сказать нельзя.
И причину этого сумасшествия я должен найти, чего бы это ни стоило.
Глава 20
В воскресенье ветер стихает, и в сравнении с минувшей ночью день выдается теплым и тихим. Люди стягивают пальто, наслаждаются солнечными лучами. Впрочем, Аомамэ не обращает на это внимания и живет с закрытыми окнами.
Под «Симфониетту» на малой громкости она разминается на тренажерах, доводя свои мышцы до изнеможения. Каждый день посвящает этому часа два. После чего подметает квартиру, готовит все более изощренные блюда и, сидя на диване, читает «В поисках утраченного времени», дойдя наконец до третьей книги — «У Германтов». Свое же время она старается не тратить впустую. Смотрит новости «Эн-эйч-кей» — в полдень и в семь вечера. Как всегда, ничего примечательного. Хотя нет, одна большая новость повторяется то и дело. По всему белу свету гибнет невероятное количество людей. И больше половины из них уходит из жизни в мучениях. Сталкиваются поезда, тонут паромы, падают самолеты. В разных странах бушуют гражданские войны, организуются тайные убийства, одни народы истребляют другие. Природные катаклизмы вызывают страшные засухи, огромные территории заливает наводнениями, миллионы людей гибнут от голода. Ей искренне жаль этих людей, становящихся жертвами трагедий и стихийных бедствий. И все-таки ничего из этих событий прямого отношения к ее жизни не имеет.
На детской площадке через дорогу играют дети, окликая друг дружку писклявыми голосами. На крыше перекаркиваются вороны. В воздухе огромного мегаполиса пахнет первыми днями зимы.
Она думает о том, что с тех пор, как поселилась в этой квартирке, еще ни разу не хотела заняться сексом или хотя бы приласкать себя. Может, все дело в беременности? Гормональный фон изменился? Так она даже рада. В ее ситуации если и захочешь мужчину, все равно обращаться не к кому. И с месячными никаких проблем. Хотя менструации никогда ей особо не досаждали, освободиться от них на время, как от тяжелой ноши, было комфортно. Одной заботой меньше.
За три месяца ее волосы заметно отросли. Еще в сентябре едва доходили до плеч, сейчас же закрывали лопатки. В детстве мать стригла ее очень коротко, да и в средней школе длинные патлы мешали бы заниматься спортом. Сейчас же стричь себя не с руки, так что пускай все остается как есть. Разве что челку стоит подравнивать ножницами. Днем она завязывает отросшие волосы в узел, а перед сном распускает и, слушая музыку, ровно сто раз проводит по ним массажной щеткой. Без такой уймы свободного времени, как у нее сейчас, эту процедуру лучше и не начинать.
Косметика и раньше не интересовала Аомамэ, а теперь, в постоянном одиночестве, не нужна и подавно. Но чтобы в жизни был хоть какой-то порядок, Аомамэ тщательно ухаживает за кожей. Протирает ее лосьонами, накладывает крем, а перед сном обязательно делает маску. Кожа у нее от природы здоровая, почти не требует специального ухода. Или дело все в той же беременности? Она где-то слышала, что кожа беременных женщин становится упругой и гладкой. Глядя на свое отражение в зеркале, она понимала, что в последнее время действительно похорошела. По крайней мере, в ней проснулось спокойствие зрелой женщины. Наверное.
С самого детства Аомамэ не считала себя красавицей. Никто никогда не говорил ей комплиментов. Даже мать постоянно ворчала: «Какая же ты у меня дурнушка», — имея в виду, что, будь Аомамэ посимпатичнее, им удалось бы обратить в свою веру куда больше народу. Поэтому с малых лет Аомамэ старалась как можно реже смотреться в зеркало — лишь затем, чтобы наскоро привести себя в порядок.
Тамаки говорила, что ей нравится, как выглядит Аомамэ. Отлично, мол, держись поуверенней — и будет все в порядке. Аомамэ очень радовали эти слова. В столь хрупком, ранимом возрасте они помогали ей успокоиться. А со временем она догадалась, что мать лукавила, называя ее дурнушкой. Но все-таки даже Тамаки ни разу не назвала ее красавицей.
И только сейчас — впервые в жизни — Аомамэ распознала свою красоту. Теперь она может сидеть перед зеркалом подолгу. Не то чтобы любуясь собой. Скорее, исследуя свое отражение — пристально и с разных сторон. И задаваясь вопросом: действительно ли я похорошела — или просто изменилось ощущение себя самой? Бог знает.
Иногда, сидя перед зеркалом, она корчит себе рожи. Кривляется, как и всегда. В эти моменты на лице у нее — полный хаос. Все человеческие эмоции проступают одновременно. Ни красота, ни уродство. С одной стороны — злобный демон, с другой — шут гороховый, с третьей — безобразие, которому и слова-то не подобрать. Но стоит стереть гримасу, как лицо вновь становится спокойным, как водная гладь. И в этот миг ей удается разглядеть какую-то новую себя — чуть-чуть не такую, как прежде.
— Улыбайся от всего сердца почаще, — советовала ей Тамаки. — Тогда твои черты становятся мягче, это очень тебе идет.
Но Аомамэ не умела открыто улыбаться людям. Улыбка без повода выходила у нее натянутой и холодной. Такой, что собеседнику становилось не по себе. А вот Тамаки умела улыбаться очень светло и естественно, располагая к себе любого при первой же встрече. Только в итоге дошла до края отчаяния и покончила с собой. Оставив не умевшую улыбаться Аомамэ в одиночестве.
Тихое воскресенье. На детской площадке люди греются в лучах солнца. Родители возятся с малышами — кто в песочнице, кто на качелях или на горке. Старики на скамейках жадным взглядом следят за резвящимися детьми. Аомамэ выходит на балкон, опускается в кресло и сквозь прутья решетки смотрит на эту мирную картину как на нечто диковинное. Мир продолжает вертеться. Никто никого не лишает жизни, не гоняется за убийцами. И не прячет в ящик комода обмотанный колготками пистолет с полной обоймой девятимиллиметровых патронов.
Стану ли я когда-нибудь частью этого спокойного, нормального мира? — спрашивает себя Аомамэ. — Смогу ли однажды привести мою Кровиночку в парк, катать ее на горке и качелях? Перестану ли думать о том, как убить кого-то и не погибнуть самой? Заживу ли обычной человеческой жизнью? Остается ли еще этот шанс для меня здесь, в MHpe-lQ84? Или это возможно лишь в каких-то иных мирах? И самое главное — будет ли тогда со мной рядом Тэнго?
Насмотревшись на парк, Аомамэ возвращается в комнату. Задвигает стеклянную дверь, задергивает шторы. Детские голоса стихают. Ей становится грустно: она отрезана от всего мира и заперта на ключ изнутри. Днем наблюдать за парком не стоит, понимает она. Днем Тэнго не придет. Ему нужны две яркие луны в вечернем небе.
Она съедает нехитрый ужин, моет посуду, тепло одевается и опять выходит на балкон. Укутывает пледом колени, устраивается поудобнее в кресле. На улице ни ветерка. Небо устилают тонкие перистые облака — из тех, что так любят рисовать художники-акварелисты: каждое облачко — словно мазок виртуозной кисти. Глядя сквозь них, большая луна в третьей фазе освещает землю призрачным ясным сиянием. Вторая луна, поменьше, в этот час не видна — прячется за темными крышами зданий. Но Аомамэ знает, что та существует. Просто заметна не всегда и не отовсюду. Но Аомамэ чует нутром: она здесь. И скоро непременно появится снова.
Обитая в этой квартире, Аомамэ наловчилась, если требуется, изгонять из сознания какие бы то ни было мысли. Так, наблюдая с балкона за парком, она умудряется полностью опустошать свою голову. Она смотрит на парк. И особенно пристально — на перильца горки. Но при этом не думает ни о чем. То есть какую-то работу сознание, конечно же, совершает. Но чаще всего оно словно скрыто под толщей темной воды. Что происходит там, в глубине, ей не ведомо, хотя время от времени сознание всплывает на поверхность. Как всплывают из пучины морские черепахи или дельфины, чтобы дышать. И тогда Аомамэ вдруг понимает, о чем же она только что размышляла. Но сознание, глотнув свежего воздуху, вновь уходит на глубину, и Аомамэ опять не думает ни о чем. Она — просто устройство для слежения за детской горкой, укутанное в мягкий плед.
